между верхним и нижним городом. Но поскольку танцульки — так эти события называли старики — среди молодёжи были весьма популярны и, как-никак, мало-мальски создавали, как выражалось местное начальство, территорию культурного общения, то субботние танцы проводились регулярно, особенно в зимнее время, когда у городской молодёжи свобода была ограничена холодной погодой.
И вот как-то раз решил дядька выпихнуть своего подопечного на танцы. Резон дядьки был понятен: пусть парень пообщается со сверстниками в непринуждённой обстановке. А парень после учёбы уединялся в каморке и с неохотой выходил из своего логова на люди. Дядька решил лично проводить его в клуб, то есть почти что насильно доставить парня на территорию культурного общения. Приоделись они во всё, для таких случаев, лучшее. Дядька даже достал из старого шкафа свой бостоновый костюм и галстук, который он надевал, наверное, на свадьбу, а парнишку облачили в выходную куртку и брюки, но без галстука, так как этот предмет мужского туалета в доме существовал в единственном экземпляре.
Танцульки были в самом разгаре. Усилитель гремел, быстрый фокстрот сменял танго, звучали популярные песни. Девчонки жались по краям, а парни щеголяли модными в то время клёшами, дефилировали вдоль стен, выбирая себе партнёрш. Дядька явно выделялся, как белая ворона, в старомодном костюме среди веселящейся молодёжи. Особо не соответствовали местной ауре его прямые, как столбы, брюки. Дядька к наблюдаемым модностям относился если не враждебно, то уж во всяком случае неодобрительно. Наверное, он редко выходил в люди и, увидев эдакую расклёшенность мужских брюк, вначале несколько изумился, даже приоткрыл рот от удивления, а затем насмешливое выражение ярко проявилось на его физиономии и дядьку разобрал нравственный порыв обличения неправильной моды. Он на пару минут подзабыл о своей миссии и о своём подопечном. Завидев парня с особо широкими штанинами, в складках которых для пущего воздействия на противоположный пол были обустроены маленькие лампочки, горящие разноцветными огоньками, дядька изрёк:
— Во, электричество в штанах!
Громкий возглас дядьки не остался без внимания — его язвительно-осуждающий тон произвёл на слушателя возбуждающее впечатление. А поскольку парень к тому же уже был несколько разогрет танцульками, присутствием девчонок и, видимо, непростыми напитками, которые по традиции некоторые ухажёры употребляли мало-помалу для куража, то его реакция на дядькины слова оказались весьма резкой.
— Ты, папаша, шёл бы отсюда пока цел! — ответил ухажёр дядьке и угрожающе остановился возле него.
А дядька и не думал убавлять градус воспитательной работы.
— Эко, парень! Грубишь! Электричество завёл в штанах — и думаешь, что умным стал?
Вскипел ухажёр — а как же: его супермодный аксессуар ни в грош не ставят! Ни слова не говоря, вдарил он дядьку кулаком в нос, повредил переносицу — и кровь потекла из дядьки. Инцидент произошёл так молниеносно, что ни дядька, ни его подопечный не успели должным образом отреагировать на хулигана, а тот, с электричеством в штанах, внезапно исчез — видимо, опасаясь общественного мнения.
Дядька стоял ошеломлённый, растерянный и, пытаясь остановить кровотечение, испачкал платок и галстук. Музыка звучала жизнерадостным вальсом, и практически никто, кроме Мяка, не обращал на дядьку внимания. А дядьку было жалко, и Мяк, не зная, как его успокоить, тихо сказал:
— Пойдёмте домой.
Потом, в угоду дядьке, Мяк регулярно посещал танцульки и выучился неплохо двигаться под музыку, но каждый раз, появляясь в клубе, он вспоминал растерянного дядьку с окровавленным носом. Ему и сейчас было жалко дядьку — тот всё-таки много хорошего сделал в жизни.
Мяк пригрелся у трубы. Глаза начали слипаться, потихоньку дремота одолела его, и тревожный сон сковал мякинский организм, и снилась ему какая-то чепуха, мелькали странные эпизоды и странные герои, и каждый раз в конце концов появлялось дядькино лицо с разбитым носом.
— Будешь учить? — услышал Мяк сквозь сон и открыл глаза.
Обстановка возле стола не изменилась, за исключением сервировки. Одна палка колбасы исчезла вместе с буханкой хлеба. Небритый внимательно смотрел на Мяка и ждал ответа, а Мяк, вспомнив о своих картонках, достал их из кармана и разместил на столе.
— Вот, — сказал он и кивнул в сторону своего рабочего инструмента. — Вот и вся учёба.
— Чего это? — недоверчиво спросил Нуда.
Мусьё взял со стола картонку и по складам прочёл:
— «Помогите бездомным».
Он усмехнулся и, положив картонку на место, заметил:
— Всё правильно. На всех нас будешь работать. Только Воньке и Профессору ничего не давай — у них есть дом.
— У всех есть дом, — прохрипел небритый и добавил: — У всех, даже когда кажется, что его нет.
Мусьё несогласно покачал головой, оглядел подвал, ещё раз покачал головой и изрёк:
— И это — дом? Нуда, это дом? А где хозяин? Ты, что ли, хозяин?
Нуда встрепенулся и забормотал:
— Я хозяин. А кто же ещё?
— Значит, мы гости? — спросил Мусьё.
Нуда задумался, искоса взглянул на небритого и, не зная, как ответить, вздохнул.
— Что пыхтишь? — оживился небритый. — Думаешь, если хозяин, то остальные так просто зашли, проведать камнетёсца?
— Я теперь не он, не этот — словорубщик, — ответил Нуда, размотал грязный бинт с пальца и торжественно объявил: — Вот и нет бюллетеня.
— Да-а… — продолжил небритый. — Теперь ты у нас будешь вокзальным. Там работа тонкая — не посрами либерторию!
Нуда подхватил картонку с надписью и приложил её к груди.
— Жертвуйте, граждане, кто сколько может на прокорм бездомных! — громко произнёс он и повертелся у стола, изображая человека в середине толпы.
— Видишь, Мяк, он уже тренируется, — прохрипел небритый. — Эдак распугает он твоих клиентов! Как думаешь: распугает?
Мяк пожал плечами, отломил кусок хлеба и понюхал его.
— На хлеб заработает, — ответил он.
— На хлеб заработает, — повторил небритый и хотел что-то добавить, но махнул рукой и замолк.
Глубокая ночь опустилась на либерторию. Нуда ещё раз осмотрел мякинские картонки, сложил их себе в куртку и сполз вниз на матрас. Мусьё потоптался возле стола, переложил колбасное изделие ближе к буханке хлеба, почесал взлохмаченный затылок и заявил:
— Буду спать.
Небритый сквозь щёлочки глаз наблюдал за происходящим и тихо прохрипел:
— Спокойной ночи, господа! Завтра уже наступило, а завтра — это значит, что не сегодня.
«Значит, что не сегодня», — подумал Мяк, а вслух произнёс:
— Завтра идём с Нудой на вокзал. Ты слышишь, на вокзал! — погромче добавил Мяк.
— Слышу, — тихо донеслось снизу из-под стола.
Либертория засыпала. Ночные звуки и шорохи не тревожили компанию — она привыкла к ним. Что-то грохнуло недалеко от выхода. Возможно, это порыв ветра сорвал старую железяку со стены, на которой ещё несколько лет тому назад были заметны номер дома и
