при следующих обращениях неприятеля он пересылал письма первым делом в Москву, и отвечал только то, что велит государь. Федоров-Челяднин, видимо, был уверен, что самодеятельность сойдет ему с рук, и в столице боярская братия ему поможет. Теперь струсил, заверял Ивана Васильевича в полнейшей верности [450].
А когда установилась зимняя дорога, в Можайске стала собираться огромная царская рать, в литературе упоминается о 280 тыс. Русские могли называть подобные цифры, запугивая врагов, а литовцы — оправдывая свое поражение, но это откровенное преувеличение. Все вооруженные силы России насчитывали около 300 тыс., а часть их требовалось оставить в Ливонии, на юге, в Поволжье. Известно, что в походе участвовали 30 тыс. детей боярских, 6 тыс. казаков, стрельцы, артиллерия, отряды служилых татар, и общую численность армии можно оценить в 120–150 тыс. Но этого было более чем достаточно, чтобы без труда проломить пограничную оборону.
Как раз к этому времени дали свои плоды дипломатические игры царя. Шведский король воспользовался нейтралитетом с русскими и принялся удовлетворять собственные аппетиты в Ливонии. Его войска захватили у датчан Габзаль, у литовцев Пернов. Три державы сцепились между собой. При этом датчане заключили с Литвой союз против шведов. Но обманывали Сигизмунда, тайно сносились с Москвой и подтверждали договоренности с царем. Ситуация для удара сложилась очень благоприятная. Поход провозглашался священным, освободительным. Воинам разъясняли, что они идут вызволять исконно русскую землю, своих единоверцев, на несколько столетий попавших под власть католиков и «люторские прелести еретиков». Войско сопровождало многочисленное духовенство во главе с епископом Коломенским Варлаамом, везли святыни — чудотворную Донскую икону Пресвятой Богородицы, крест святой Ефросиньи Полоцкой.
Правда, достичь внезапности не удалось. К литовцам сбежал аристократ Богдан Хлызнев-Колычев, известил их, куда нацеливается царь [451]. Паны и шляхта сразу попрятались по крепостям. Но Сигизмунд просто не успел ничего предпринять. Иван Васильевич действовал стремительно. Марш был хорошо спланирован. В операции участвовали крупные силы, их распределили по разным дорогам, и по санному пути они двигались очень быстро. На Оршу, Витебск и другие крепости не отвлекались, смело оставляли их в тылу — государь справедливо рассчитал, что перепуганные гарнизоны напасть не посмеют. 23 декабря Иван Васильевич выступил из Москвы, а уже 31 января 1563 г. его полки осадили Полоцк.
Король, узнав об этом, не поверил. Но поверить пришлось. Русские, не теряя времени, установили батареи, и загремела шквальная бомбардировка. 7 февраля были разрушены внешние укрепления, и неприятель под огнем артиллерии бросил их. Комендант Довойна стал эвакуировать жителей во внутреннюю крепость, и многие не хотели идти, их загоняли силой. Но в Полоцк ворвался отряд молодого воеводы Дмитрия Хворостинина, порубил врагов и заставил бежать. Между прочим, измены стали настолько обычным делом, что летописец удовлетворенно отметил: во время осады «толко один изменник государьскои убежал с сторож к литовским людем», сын боярский Непейцын [451]. Отметим — это был приближенный Адашева, ездивший к сибирскому хану и чуть не сорвавший принятие Сибири в царское подданство.
К этому времени князь Радзивилл сумел собрать под Минском 40 тыс. шляхты (напомню, для учета общей численности войска надо умножить по крайней мере на 2). Выступил на выручку к Полоцку, но его встретила русская конница, потрепала и отогнала. А осажденные во внутренней крепости очутились в страшной тесноте. Чтобы избежать этого, комендант выгнал вон 20 тыс. человек — крестьян, сбежавшихся в Полоцк перед осадой, городскую бедноту. По сути, обрек их на смерть: если русские не убьют, то от холода и голода. Но царь принял их заботливо, велел приютить в лагере, одеть, кормить. На крепость продолжали сыпаться ядра, и горожане, узнав о милости Ивана Васильевича к изгнанным, насели на коменданта. 15 февраля Полоцк сдался.
Литва была в полном шоке. Лучшая ее твердыня пала так быстро! А царь считал нужным развивать успех. Уже 16 февраля он отрядил «литовские земли воевати царевича Ивана да воеводу своего князя Юрия Петровича Репнина, а с ним татар пятнадцать тысеч, опричь иных загонщиков» [452]. Но эта операция застопорилась. 21 февраля Радзивилл, Ходкевич и другие неприятельские воеводы прислали своего гонца, и… опять не к царю, а к Ивану Бельскому и другим боярам, предлагали им «Государя своего и Царя и великого князя на то наводили», чтобы он больше «христианскую кровь разливать не велел», склонился к миру, а король пришлет своих послов для переговоров к Успению Пресвятой Богородицы [452]. То есть через полгода. Бояре выступили с ходатайством, очень активно подключился Владимир Старицкий. Причем эти добровольные посредники в весьма дружественных тонах отписывали в Литву, что они, «сколко нашие мочи было, столко есмя о добре христьянском настояли» [453].
Но на этот раз и царь согласился с боярами. Даровал перемирие на 6 месяцев. К этому подталкивала величина армии, пора было ее распустить. Запасы продуктов и фуража были не безграничны, воины утомились в походе, в грязных литовских местечках среди них начался сыпной тиф. И к тому же, изначально Иван Васильевич не собирался воевать с Литвой, это Сигизмунд полез в драку. Теперь Русь продемонстрировала свое могущество, и если паны хотят мириться, то царь в любой момент был готов прекратить войну. Ну а если обманут, это тоже не выглядело опасным. Можно было повторить такой же поход на Минск или Вильно.
Но Полоцк, взятый героизмом и кровью наших воинов, Иван Васильевич возвращать уже не собирался. Демонстративно дополнил свой титул еще одним — «великий князь Полоцкий». Отныне город становился русским. Его приводили в порядок, освящали. Возглавить здешнюю епархию царь определил уже не литовского, а российского архиепископа Трифона Ступишина, ученика и постриженника преподобного Иосифа Волоцкого. Конечно, такой выбор был не случайным. К участию в походе Иван Васильевич привлек также игумена Иосифо-Волоцкого монастыря Леонида. Потому что многолюдный торговый Полоцк считался рассадником ересей. Как раз в это время там произошла вспышка «Реформации» на местном уровне, буйные протестанты громили храмы, уничтожали и оскверняли иконы. Государь знал об этих беспорядках и выступал защитником веры.
В город он вошел крестным ходом, в древнем Софийском соборе воздал хвалу Богу за победу и за то, «что не в конец безбожнии Люторие церкви святые разорили и святым иконам поругалися». А все городские священники «благодарствене испущающе гласы, избавльшеся и освободившеся от Люторского насилования, что те Люторы отпали святыя православныя веры, церкви разорили и иконам не поклонялися и поругание чинили великое» [454]. «Люторами» в России обобщенно называли всех реформатов. Между прочим, одним из предводителей буйствующих еретиков в Белоруссии был тот самый Феодосий Косой, которому кто-то устроил побег из Москвы, прямо из-под суда. Сам он царю
