Люди и песни пели, и хороводы водили, и музыкой себя тешили. Сам Иван Васильевич очень любил народные песни, былины, сказки. Для него специально искали стариков-сказителей.
А творчество иконописцев царь впервые вынес на государственный уровень. Эти вопросы рассматривались Освященными Соборами в 1551 и 1554 г. Были установлены правила и утверждены образцы, которыми следует руководствоваться, чтобы писать без мудрствований, искажений и «самомышления» [448]. Это было и в самом деле необходимо — чтобы человек, придя в любой храм, чувствовал себя привычно и уютно, сразу узнавал образа Пресвятой Богородицы, Николая Чудотворца, Георгия Победоносца… Это было важно и по другой причине — икона, в отличие от светской живописи, отображает Мир Горний, а он постоянен, он не меняется под влиянием моды и человеческих фантазий. Хотя писание «по подобию» вовсе не отрицало творчества и не означало слепого копирования. Мастера XVI в. следовали манере своих великих предшественников преподобного Андрея Рублева, Феофана Грека, Дионисия, но и не повторяли их. Развивали, совершенствовали, по-своему осмысливали и по-своему одухотворяли композиции.
Были известны такие мастера, как сын Дионисия Феодосий, Останя, Яков, Михаил, Якушка, Семен Высокий Глаголь, Прокопий Чирьин, Истома Савин и др. Они писали яркими, густыми красками, их изображения отточены и выверены, они красивы, но и строги, в них символичен каждый предмет, каждый жест. Многие произведения этой эпохи являются шедеврами иконописного искусства. Появились иконы с клеймами — миниатюрами, обрамляющими основной образ. Иконописцами делались прекрасные росписи Благовещенского, Архангельского соборов, Золотой палаты.
Хорошо известна и грандиозная икона «Благословенно воинство Царя Небесного» (позднее название «Церковь Воинствующая»). Она представляет исход народа Божьего, из Града обреченного в Град Вечный, Небесный. Тремя потоками движется русское воинство, и, объединяясь с живыми, идут святые заступники — равноапостольный Владимир Креститель, Александр Невский, Дмитрий Донской, страстотерпцы Борис и Глеб и др. Ведет воинство Архистратиг Михаил. А за ним скачет на коне сам царь [449]. Икона создавалась после взятия Казани, отражала совершенный подвиг. Но она писалась не в знак памяти об одержанной победе, как зарубежные батальные полотна. Она располагалась в Успенском соборе рядом с царским местом и постоянно напоминала Ивану Васильевичу о его долге перед Церковью и народом. Как всякая икона, она предназначалась не для праздного созерцания, а для моления — чтобы Господь позволил государю выполнять этот долг. Чтобы даровал и дальше вести Святую Русь вслед за Архангелом Михаилом.
Что ж, Иван Васильевич оставался не только властителем, но и военачальником. Занимался формированием и комплектованием армии, прекрасно разбирался в вопросах фортификации, артиллерии, лично выезжал на испытания новых пушек. Венецианец Тьеполо описывал, что царь не только создал многочисленное войско, но и «в мирное время тщательно обучает его», что «московиты по праздникам обучаются аркебузу (ружейной стрельбе — авт.) по германским правилам и, став уже весьма опытны, изо дня в день совершенствуются» [437]. А Фоскарино сообщал, что государь не стесняется пополнять свои воинские знания, «часто советуется с немецкими капитанами и польскими изгнанниками» [434].
Кстати, можно задаться неожиданным вопросом. Были ли в то время в России военачальники лучше Ивана Васильевича? Если иметь в виду воевод, лично ведущих свой полк в сечу, то, наверное, были. Если же брать масштаб всех вооруженных сил страны, нескольких фронтов и армий, то лучшего полководца в XVI в., очевидно, не существовало. С военной точки зрения все операции, разрабатываемые государем, выглядят безупречно (или отказ от операции, как было с Крымским походом). Если же они не приводили к победам, то вовсе не по вине Ивана Васильевича — как было с попыткой поймать в ловушку крымского хана, разглашенной чиновниками Адашева, как было с планами завоевания Ливонии, сорванными саботажем воевод.
И когда война с Литвой приняла поистине «странный» характер, царь нашел единственный способ добиться перелома. Такой же, как под Казанью, — самому возглавить армию. Осенью 1562 г. он начал готовить поход на Полоцк. Цель удара была выбрана очень грамотно. В то время это был крупнейший город в Белоруссии, ключевой пункт всей системы литовской обороны. Он прикрывал дороги на Минск, Вильно, контролировал путь по Двине на Ригу. Правда, и укреплен он был очень сильно. Но именно поэтому литовцы не ожидали, что русские будут атаковать его. Займутся осадами других крепостей — а их на границе было много. Царь рассудил иначе: сконцентрировать массу войск на одном узком участке, обеспечить подавляющее превосходство и добиться решающей победы.
Но когда подготовка уже шла полным ходом, Иван Васильевич получил известие, способное ошеломить кого угодно. Литовский гетман Григорий Ходкевич обратился к царским воеводам с весьма своеобразным предложением — «не тратить» воинов в «бесполезных» боях и заключить перемирие. Не на правительственном уровне, а «частное», на уровне военачальников! Наместником в Дерпте (русские его называли Юрьев) и управителем завоеванных областей Лифляндии сидел боярин Федоров-Челяднин, давний соучастник нескольких заговоров. И он… сразу согласился! Без царя, самостоятельно. Грамоту Ходкевича он получил 15 сентября, а уже 16 сентября дал ответ. Очень доброжелательно вспоминал, как в одной из прошлых войн его дядя взялся вот так же ходатайствовать о перемирии перед отцом государя, Василием Ивановичем, а Радзивилл — перед королем.
Литовцы оценили такую сговорчивость, стали величать боярина «брат наш милый и приятель». Но прислали ему инструкции уже приказным тоном: чтобы он «своей господе и братье боярам писал», а они бы склоняли Ивана Васильевича принять литовские условия мира, а подчиненным чтобы он «накрепко приказал», пусть не входят «в землю Ливонскую» [450]. Донесение царю Федоров-Челяднин послал лишь 25 сентября. Очевидно, после того, как сумел остановить боевые действия в Ливонии. Поставил Ивана Васильевича перед фактом!
А Боярская дума проявила полную готовность поддержать наместника, била челом государю, «учиняся все поспол». Полоцкий поход оказался под угрозой срыва! На фронте устанавливалось очень выгодное для противника положение — мира нет, но русские воевать прекратили! Можно без спешки сорганизоваться, чтобы самим нанести удар. Но Иван Васильевич преодолел сопротивление бояр. Федорову-Челяднину он направил несколько посланий. С Ходкевичем начал игру. Приказал наместнику послать ему еще одну грамоту, которую, видимо, составил сам государь — от боярина требовалось переписать ее «слово в слово».
Там говорилось, что для такого дела Литве надо бы обратиться в Москву, начать переговоры. Пока же перемирие действует — но лишь до того времени, как русские получат приказ от царя, а литовцы — от своего короля. Дескать, он, Федоров-Челяднин, наместник только в Лифляндии, а в других городах иные воеводы, и «унять войну» без царского повеления никак нельзя. В следующих посланиях Иван Васильевич выговорил боярину, превысившему свои полномочия. Строго указал, чтобы
