– Не помню, – улыбнулась Фиона Блум.
Беверли понимающе кивнула, словно соглашаясь с тем, насколько легко забыть подобные сведения.
– Значит, ребенок, похороненный на территории поместья Вестерхэм, не имеет к вам никакого отношения?
– Нет, – покачала головой Фиона. – Конечно, если эта милая пара его не прикончила. Но даже если это и так, ко мне это не имеет никакого отношения.
– Его? – с улыбкой переспросила Беверли.
И на лице Фионы Блум впервые появилось растерянное выражение.
– Я имела в виду… ее.
– По-моему, вы слишком многое умудрились забыть, Фиона. Вы не помните фамилию пары, удочерившей вашего ребенка, не помните фамилию, под которой зарегистрировались в больнице, – ну, это еще можно как-то понять. Но теперь вы не уверены в том, какого пола был рожденный вами младенец.
– Но это было так давно.
Беверли едва не рассмеялась и сказала Сорвину театральным шепотом:
– Интересно, а пол своей матери Фиона помнит?
– Слушайте, я просто оговорилась. Я имела в виду «ее».
– И все же вы сказали «его». А это интересно, потому что мы не упоминали пол найденного в поместье младенца. Так с чего же вы решили, что мы обнаружили останки мальчика, если, как вы утверждаете, у вас родилась девочка?
– Я ничего не утверждала…
– Да вы нам не переставая лжете, Фиона! – подскочил Сорвин. – Все это полная брехня! Вы родили не девочку, а мальчика, и он похоронен на территории поместья!
– Нет.
– Был убит младенец мужского пола. Это сделали вы?
– Нет!
– А кто?
– Это не мой ребенок.
– Послушайте, Фиона, – вздохнула Беверли. – Тут маленькая деревушка. Сколько младенцев рождается здесь за год? Вряд ли они падают с деревьев раз в неделю.
– Это не мой ребенок.
– Это ваш отец? Это он убил его? – снова вступил в разговор Сорвин.
– Я уехала еще до того, как ему могла бы представиться такая возможность.
– Значит, вы признаете, что ваш отец был склонен к насилию?
Фиона рассмеялась.
– Ничего глупее не могли придумать?
– Он бил вас?
Лицо Фионы вдруг стало серьезным.
– Да, – просто ответила она. – Бил. Он негодяй.
– Значит, вы не особенно скорбите из-за его смерти?
– А что, у меня очень скорбный вид?
– Его убил ваш брат.
Фиона с усталым видом откинулась на спинку стула.
– Вы уже говорили.
– И вас это не беспокоит? Ваш брат убил вашего отца, а вам все равно? У вас был ребенок, который куда-то исчез, и вас это не заботит. Вам вообще до чего-нибудь есть дело?
Фиона запрокинула голову и закрыла глаза.
– Нет, – после длительного размышления ответила она. – Не особенно.
Сорвин тоже прикрыл глаза и покачал головой.
– В ближайшее время мы получим результаты экспертизы, Фиона, – улыбнулась Беверли.
– Ну и что?
– И она докажет, что захороненный в поместье младенец – ваш.
Впервые за все это время Фиона выказала некоторое беспокойство. Голова ее опустилась, а глаза открылись, как у кукол, которых Беверли помнила из детства.
– Как это? Он же давно умер. Там остались одни только кости.
Сорвин ожил.
– А для этой экспертизы костей вполне достаточно, Фиона.
– Не может быть… – неуверенно произнесла она, однако ее знакомство с молекулярной биологией явно уступало познаниям в области законов о проституции.
Беверли и Сорвин мрачно закивали. Фиона переводила взгляд с одного на другого, потом снова закрыла глаза, затем опять уставилась на своих мучителей, словно проверяя впечатление. Сорвин, разглядев образовавшуюся в ее защите брешь, достал фомку и ввернул ее внутрь.
– Экспертиза докажет, что это ваш ребенок, после того как сравнит материал ДНК, полученный из его костей, с образцом, взятым у вас. Ну так что, Фиона?
Она не ответила, однако Сорвина уже не интересовал ее ответ.
– Ребенок был убит, Фиона.
Она продолжала думать.
– Вашего ребенка убили и похоронили в безымянной могиле. Поэтому вам лучше рассказать о том, что произошло с вашей дочерью. Лучше начать вспоминать, Фиона, потому что, если вы не убедите присяжных в том, что у вас была дочь и что она еще жива, боюсь, вы очень надолго попадете за решетку.
В комнате воцарилась тишина, растянувшаяся на несколько минут. Фиона Блум не сводила глаз со своих сцепленных рук, которые теперь лежали на пластиковой столешнице. Сорвин, нахмурившись, следил за выражением ее лица и прислушивался к ударам своего сердца; Беверли улыбалась, откинувшись на спинку стула.
Наконец Фиона Блум вскинула голову и взглянула на Сорвина.
– Хорошо, – промолвила она.
– Где Фетр?
Джексон заваривал чай – он всегда или пил чай, или заваривал его, или взирал на только что опустошенную кружку и раздумывал, не заварить ли его заново. Кружку он никогда не мыл, поэтому ее внутренность давно уже покрылась темным налетом танина.
– Она вышла.
– Когда?
– Час назад, а может, два.
Следующая фраза Джексона едва ли могла пригасить раздражение Сорвина:
– Она ушла с этим патологом, Эйнштейном.
– Айзенменгером? – с удивленным видом переспросил Сорвин.
– Да, с ним.
– А с чего это они вдруг ушли вместе? – Это был риторический вопрос, но Джексон не был знаком с принципами древнегреческой полемики.
– Не знаю.
Фетр всегда оказывалась на месте, когда она была ему нужна, а теперь она была ему необходима, чтобы задержать Грошонга, который внезапно превратился в подозреваемого номер один. Каковы бы ни были их личные отношения, он не мог допустить, чтобы она уходила и приходила, когда ей вздумается, особенно сейчас, когда расследование вступило в решающую фазу.
Однако ему не пришлось что-либо предпринимать, потому что в этот момент Фетр вернулась.
– Рад, что вы снова с нами, констебль, – саркастически промолвил Сорвин, прежде чем она успела открыть рот.
– Простите, сэр, я… – несколько удивленно начала она.
– Я знаю, ты развлекалась с доктором Айзенменгером. А вот нам надо срочно найти Малькольма Грошонга.
– Грошонга? Зачем?
– Затем, что он – отец ребенка. Затем, что он разыскал в Лестере Фиону Блум и забрал у нее мальчика.
