на дальней стороне лежал приятный маленький дворик, спрятанный в излучине быстро бегущего ручья. Прохладный ветерок коснулся их лиц, принеся запахи нектара и сосны. Таулинин сел на берегу ручья, и остальные последовали его примеру.
Селк мрачно посмотрел на Пазела.
— Послушай, не сердись, — сказал Нипс. — Никто не говорил Пазелу молчать.
— О, я не сержусь, — сказал Таулинин. — Просто мы все опечалены этими внезапными появлениями Киришгана и ошеломлены тем, что он откликнулся на призыв Пазела. — Он закрыл глаза, и его пушистые брови сошлись на переносице. — Во многих отношениях мой народ на Алифросе уникален. Мы живем и умираем не так, как вы.
— Ты говоришь... что вы бессмертны? — спросил Пазел.
Таулинин покачал головой:
— Такие существа существуют, но мы не принадлежим к их числу — и мы не стремимся к этому, как ваш враг Арунис. Но разница между нами и остальными народами Алифроса — это разница души. У людей душа остается с плотью или, по крайней мере, очень близка к ней. Души длому уходят дальше — гораздо дальше, во время нухзат-экстазов. Но для селков душа — это далекий брат или сестра. Души бродят по Алифросу, свободные и не скованные, и дело нашей жизни — их найти. Видите ли, именно поэтому мы всегда странствуем. Вот почему даже благословенный Уларамит недолго остается нашим домом. Мы можем прожить здесь десять лет, пятьдесят, а в редких случаях даже сто. Но это лишь краткие паузы в путешествиях нашей жизни.
Откинувшись назад, Таулинин зачерпнул ладонью воды из ручья и выпил. Затем он сказал:
— Смерть приходит, когда мы наконец находим свою душу. Это священный момент, и в нем нет трагедии для того, чья жизнь завершена. Но это печально для тех, кто остается позади. Многое меняется за время жизни селка: леса умирают; ручьи расширяются, превращаясь в реки; королевства становятся записями в книгах. Наши друзья, однако, становятся свидетелями всех этих перемен и помнят их вместе с нами.
Тени удлинялись; далеко на краю кратера Пазел увидел последние лучи заката, сверкающие на ледяном пике.
— В течение жизни мы видим не более чем намеки на нашу душу: далекие тени, образы, проблески движения в уголках наших глаз. Только в самом конце мы видим наши души лицом к лицу. Те, кто переживут нас, могут увидеть их несколько раньше. По внешней форме душа идентична своему владельцу, но она не может говорить или задерживаться. Мы говорим, что это безмолвная гонка. Это то, что ты видел, Пазел: душу Киришгана. Но нас поразило твое второе откровение: что его душа вняла тебе и даже повернулась к тебе. За исключением редких случаев, только дорогие друзья и близкие родственники могут заставить душу приостановить свой полет.
— Мы едва ли близки, — сказал Пазел. — Я имею в виду, он был очень добрым — на самом деле чудесным, — но, ради Рина, мы виделись всего лишь раз, несколько часов, в храме. Мы не старые друзья.
— Некоторые формы дружбы не поддаются никакому определению, — сказал Рамачни.
— Да, — сказал Таулинин, — но есть другая группа людей, которым наши души должны отвечать, хотя это случается гораздо реже. Я говорю о тех, кто убивает селка собственными руками.
Пазел был потрясен.
— С каждой минутой это становится все безумнее, — сказал он. — Я не собираюсь его убивать! Клянусь Рином, он мне очень нравится!
— Что-то же должно объяснить, почему он повернулся на твой зов, — сказал Таулинин.
— Будем надеяться, что это просто дружба, — сказал Рамачни. — У Пазела самое открытое сердце.
— Но Киришгана здесь нет, верно? — спросила Таша. — Во плоти, я имею в виду?
Таулинин покачал головой.
— Помните, что наше представление о скоро отличается от вашего. До смерти Киришгана могут пройти месяцы, а то и годы. И когда Пазел действительно встретит его во плоти, он вполне может оказаться далеко от Тайной Долины.
— Но куда мы можем пойти? — спросил Нипс. — Обратно в Масалым? Дальше по Ансиндре?
Голубые глаза Таулинина блестели в темноте.
— Ни то, ни другое, — сказал он. — В последнее время до нас дошло всего несколько сообщений с Полуострова, но они оказались хуже наших самых мрачных опасений. Отступление в Масалым невозможно. Внутренний Доминион удерживается двумя Плаз-легионами, перевал у озера Илваспар закрыт. Солдаты в большом количестве расквартированы во всех городах северного побережья. Низовья Ансиндры и ее притоков кишат имперскими войсками, а выше по реке рыскают неисчислимые банды хратмогов. Этим путем не уйти. И волшебница проникла даже в эти горы, какими бы громадными они ни были.
— Значит, Уларамиту что-то угрожает? — спросил Герцил.
— Только не Макадра, — сказал Рамачни. — Горы слишком высоки, и это убежище защищено магией, такой же древней, как сами горы. Даже ее крылатые слуги не могут его видеть.
— А что насчет Дасту? — спросила Таша. — Что, если его схватят и он расскажет все, что знает?
— Дасту действительно может многое рассказать, и это не слишком хорошо, — сказал Таулинин. — Он может сказать Макадре, что вы несете Нилстоун, если она еще не догадалась. Но он не поможет ей найти Уларамит. Ваш спутник был далеко отсюда, когда дезертировал, и мы бы узнали, если бы он попытался последовать за нами. Нет, только две вещи могут принести разрушение на эту землю: Нилстоун, которым владеет враг, или Рой Ночи, завершающий свою смертоносную работу. Но за пределами Уларамита нас вообще ничто не защищает, и, боюсь, у Воронов есть шпионы на каждом перекрестке.
— Что же нам остается, если мы не можем вернуться назад или плыть по рекам к побережью? — спросил Пазел.
Прежде чем Таулинин успел ответить, в ручье что-то плеснуло. Это был Болуту, одетый во что-то вроде плавательных штанов. Он выбрался на берег, смеясь над их удивлением; очевидно, он преодолел некоторое расстояние под водой. Болуту каждый день плавал в реках Уларамита и уже успел рассказать множество историй о радужных рыбах, затопленных руинах, зеленых речных дельфинах, которые кусали его за пальцы ног. Но на этот раз он не стал рассказывать никаких историй.
— Мистер Ундрабаст, почему вас нет дома? Врачи ждут. Я искал вас повсюду.
— Ты такой осел, — сказала Таша, хлопнув Нипса по руке.
— Ой! Нечестно! Я не забыл; сегодня утром меня
