с грустью думала, что они такие же, как и все остальные, играют роль, притворяются. Но я чувствую, что в этом доме настоящая любовь.
И мне было обидно, что Сайласу пришлось солгать им о том, почему я остаюсь здесь. Им сказали, что мой сосед по комнате заболел, а мой отец был так занят на работе, что я не хотела оставаться дома одна. Возможно, они подумали, что это из-за Роуз и моей матери. Что мне было грустно, потому что там было одиноко, а не потому, что я замышляю смерть собственного отца.
— Ты скучаешь по ней? — спрашивает меня Леви.
— Да, — я мягко киваю, на моем лице улыбка. — Сильно.
Леви поджимает губы.
— Мы тоже.
Казалось, что у всех мальчиков в семье Хоторнов есть две общие черты. Они были людьми очень немногословными. А также, как их старший брат и все остальные, они любили Розмари.
Что не является неожиданным. Этого никогда не было.
Роуз всегда была из тех людей, в которых невозможно не влюбиться. Ее эмпатическая энергия и спокойная душа словно звали людей. Любой, кто знал ее, действительно знал, осознавал, насколько она была особенной.
— Калеб, Леви, оставьте ее в покое.
Сайлас поднимается по лестнице, подходит к ним сзади и возвышается над их растущими телами, и то, как они смотрят на него, это больше, чем просто из-за его роста.
Они действительно смотрят на него.
Они восхищаются им.
— Увидимся, — говорят они оба одновременно, прежде чем исчезнуть в коридоре.
Сайлас идет по их следу, когда они уходят, прежде чем сосредоточиться на мне. Пройдя всего несколько шагов по комнате, он прислоняется к дверному косяку, скрестив руки на груди. Я никогда не знала, что у него есть татуировки, потому что большую часть времени он носит одежду с длинными рукавами. Совсем как я в последнее время.
Вот только я прячу шрамы, а он просто прячется.
Мне не нравится неловкое молчание, которое устанавливается между нами, поэтому я пытаюсь завести простой разговор. Мне нужно, чтобы это был безболезненный процесс. Несколько недель в его доме, чтобы доказать, что я не стукачка, несколько недель, пока мой отец не умрет, и мы все сможем пойти своей дорогой.
Это будет кончено.
— Они близнецы? — спрашиваю я, обращаясь к его братьям, доставая из чемодана часть своей одежды и направляя ее к комоду у стены.
— Нет, у них разница год с небольшим. Калеб — старший, он просто никогда так себя не ведет.
— Это Леви увлекается баскетболом? Или это только для вида? — я засовываю одежду в ящик, оглядываюсь через плечо и вижу, что он уже смотрит на меня.
— Да, и он порядочный. Он поправится, как только научится дисциплинировать себя и когда поймет, что победа над нескоординированным братом не делает его великим.
Я смеюсь, не особо задумываясь, прежде чем говорить.
— Ты знал, что Розмари пыталась заниматься чирлидингом, когда мы были маленькими? Мы не спали всю ночь, повторяя упражнения, и на следующий день она все равно забыла каждое движение.
Не знаю, почему я ожидал, что он рассмеется или даже улыбнется. Просто приятно говорить о ней в позитивном свете. Чтобы помнить ее такой, какая она была, а не тем, что с ней случилось.
Но она всегда больная тема, зияющая рана, и разговоры о ней, вероятно, только усугубят его положение.
— Извини, я не хотела ее поднимать.
— Все в порядке. Я не против. Мне нравится слушать воспоминания других людей о ней.
Но это не так просто, не так ли? Это никогда не бывает так просто.
— Я знаю, что тебе, наверное, тяжело, — говорю я. — Присутствие меня здесь. Увидев меня. Я знаю о нашем сходстве. Я могла бы остаться в отеле или в общежитии. Мне не обязательно быть здесь, если это слишком для тебя.
Он ничего не говорит сразу, сводя меня с ума от мысли, что, черт возьми, сейчас происходит у него в голове.
Я живое напоминание о том, что он потерял, и для человека в трауре я не та, кого он хочет видеть каждый день. Я знаю это.
— Все тяжело. Просыпаться. Дышать, — он вздыхает. — Ты здесь, все нормально. Это единственная легкая вещь в моей жизни. Потому что я смотрю на тебя и знаю, что частичка ее души уцелела. Что часть ее живет в тебе.
У меня пересыхает в горле, как будто мне в рот набивают вату. Я наполовину потеряла дар речи, наполовину встревожена. Я знаю, что такое мышление не может быть здоровым, по крайней мере для него. Но у меня нет сил сказать что-то другое.
— Я…
Я резко останавливаюсь, оборачиваюсь и вижу там Сайласа. Его скрытые движения меня удивляют, но его расстояние от меня заставляет меня чувствовать себя некомфортно. Я ударяюсь спиной о ручки комода, чувствуя, как дерево впивается в мою кожу, когда я пытаюсь увеличить расстояние между нами.
Он близко.
Слишком близко.
— И я сделаю все, чтобы защитить этот кусок, — го голос щекочет мне лицо, и я пытаюсь решить, как лучше всего выбраться из этой ситуации, в которой оказалась.
— Сайлас, что ты делаешь? — тихо спрашиваю я, беспокоясь за него, беспокоясь о нем.
Эти ожесточенные глаза тают, черты его лица заметно смягчаются, и на мгновение я думаю, что это потому, что он может плакать из-за моей сестры.
Я была неправа.
— Малыш, — говорит он, и само слово звучит так, будто его вырвали из груди. Так гортанно и болезненно, но я не его ребенок. — Я сильно скучал по тебе.
Он прижимается ближе к моему телу, уводя себя все дальше от реальности и глубже в фантазию, которая никогда не станет реальностью.
Я паникую, крепко кладя руки ему на грудь и отталкивая его от себя со всей силой, которую только могу придумать.
— Сайлас! Я не Роуз! — я кричу.
Говорить ему вслух кажется жестоким; Я чувствую себя жестокой, просто находясь в одном пространстве с ним прямо сейчас. Я не собираюсь притворяться, что понимаю, с чем он борется внутри, но я знаю, что это не он. Это его разум играет трюки, его мозг подвергает его медленной пытке.
Он несколько раз моргает, хватаясь за голову и сжимая ее слишком сильно, чтобы чувствовать себя комфортно.
— Стоп, стоп, стоп, — бормочет он.
