Баязиду, но и молодому египетскому султану – Фараджу, сыну Баркука, до которого хотел достучаться Тимур.
На этот раз в Египет отправился еще один опытный дипломат Тимура – шейх Гардун Гулама. Его охранной грамотой были уничтоженный Сивас, разграбленная Малатия и тысячи перебитых христиан.
Его задержали в Халебе (Алеппо), затем почти пленником доставили в Каир. Гардун Гулама прибыл под охраной во дворец юного мамлюкского султана в Каире, с поклоном отдал ему письмо Тимура.
– Ниже кланяйся мне, – приказал юноша в богатом халате, усыпанном бриллиантами, и такой огромной чалме, что та казалась роскошным белоснежным бутоном на тонком золотисто-серебристом стебле.
На этот раз Гардун Гулама поклонился ниже: хоть он и представлял великого Тимура, судьба предыдущего посла к воинственным мамлюкам страшила его.
А секретарь дивана (правительства) уже читал султану Фараджу письмо от азиатского владыки. Там было:
«От твоего отца исходило много плохих дел. Одно из них то, что он убил нашего посла, никогда ни один царь этого не делал, и убивать посла не полагается. Аталмыша Кавчина, одного из наших нукеров, он связал. Его дело (Баркука. – Авт.) будет теперь рассматриваться в день Страшного суда. Теперь надобно, чтобы ты пожалел себя и свою страну и вернул нам Аталмыша Кавчина. И ты счастливо будешь царствовать в Египте и Сирии. Но если вопреки этому будешь действовать как отец, то все, что будет, – это по твоей вине. Ты будешь в ответе за кровь мусульман».
Что мог ответить четырнадцатилетний Фарадж на такое письмо? Как мог поступить? Только так, как поступал его отец в подобных случаях. Но не столь жестоко. Глядя на своего нового юного хозяина, который пока что не умел почти ничего, и зная о той страшной опасности, что таилась на границах Сирии, придворные Фараджа уговорили его быть с послом помягче. Гардуна Гуламу просто сделали пленником Египта. Но и этого хватило Тимуру, когда он узнал о пленении посла, чтобы забрать войска с границ Анатолии и двинуть их в Сирию. Тем более что Баязид Молниеносный никак не отреагировал на избиение жителей Сиваса и Малатии. Ни молниеносно, ни долго.
Султан Баязид просто затаился.
Был дан приказ собираться в поход. Цель: Сирия и Египет. И тут случилось невероятное! Первый бунт против своего владыки. Умеренный бунт, на уровне плача и стона. Бунт безжалостных беков и бахадуров, вырезавших целые народы, не щадивших ни женщин, ни детей. Они пришли к нему всей толпой. Чтобы не было того одного несчастного, на кого бы упал весь гнев их государя, который последнее время, начиная с Индии, лютовал уже по-черному, без видимых на то причин. Он мог бы сказать: я убиваю, потому что убиваю, и всё. Они разве что не посыпали голову пеплом.
Так вот, вожди-бахадуры заплакали.
– Войска столько времени под твоей властью ходили в страну Хиндустан, та страна была завоевана, государь, – сказал первый бек. – Вернувшись оттуда, нисколько не отдохнули и опять, сев на коней, отправились в Иран и в страну Гурджистан и ее завоевали.
– В той стране ни одного дня нигде не отдыхали, государь, – заплакал второй бек. – Из Гурджистана направились в Рум (так летописец зовет Турцию. – Авт.), приграничные земли Рума и Египта тоже были завоеваны. Войска и здесь не отдыхали. А теперь ты направляешь нас в Египет и Сирию!
– Этот поход весьма тяжелый! – заплакал третий бек. – Доблесть и вооружение той страны в мире хорошо известны. Если Сахибкиран окажет милость и разрешит войску, то на несколько дней мы вернулись бы по домам и отдохнули. А потом со свежими силами ударили бы по врагу. Это было бы угодно судьбе!
Все закивали в подтверждение слов самых отважных бахадуров, решившихся высказать государю свои истинные мысли. Оказывается, они хотели по домам! А где их дом? В Самарканде! Как это – попроситься домой на несколько дней? Месяц пути туда, месяц обратно. Им просто хотелось в родную Среднюю Азию, в город-сад, который построил Сахибкиран. Для кого он его строил, как не для них? У чагатаев были жены и наложницы, дома, золото и табуны коней, но не было покоя. А так хотелось!.. Вот что было в этом плаче, в слезном бунте против великого завоевателя, их господина.
Тимур долго смотрел на них, своих храбрецов-бунтарей, а потом сказал:
– Хватит лить слезы, бахадуры! Во имя Аллаха, в кого вы превратились? В жалких женщин, к которым вы запросились, как сопливые дети? У нас одна победа следует за другой, неужели вы не видите сами? Это истинный подарок, посланный Господом всевышним! В величии и славе продвигается наше войско год за годом, и нет ему преград! Новые земли открываются нам, как лона прекрасных наложниц, а вы хотите все испортить? Именно теперь старание и усердие нужно приумножать и свои души посвятить Богу, дабы Господь всевышний во всех делах вспомоществовал нам, борцам за веру. Нужно ковать железо, пока оно горячо. Слышите, мои верные бахадуры? Никакого дома, никакого отдыха, никакого уюта! Мы идем в Сирию и Египет. Я так сказал, ваш государь, великий эмир Тимур Гурган.
Сказал и летописец, чем закончились эти прения: «Все беки произнесли благодарственные молитвы и в вопросе похода в Египет и Сирию были единодушны. Государь Сахибкиран взор милости и щедрости обратил в сторону воинов и всем раздал подарки. Царевичи и беки по отдельности и распределению вышли в путь».
2
Через полтора года войска великого эмира Тимура стояли вблизи Анкары – второй турецкой столицы. Никто из османов не верил, что до этого дойдет: ни сам султан Баязид Молниеносный, ни его блистательный двор, ни его победоносная армия, ни его народ, привыкший жить в относительном спокойствии. Не ждал такого поворота событий и православный Константинополь, окруженный войсками Баязида и уже готовившийся либо к последней смертельной схватке, либо к позорной, но спасительной сдаче.
Но так было: людоед Тимурленг, о котором прежде ходили только слухи, оказался перед турками лицом к лицу. А они перед ним. И султан Баязид, глядя на войско противника, в два раза его превосходящее по численности, думал: как же могло это случиться? Как до этого дошло?
А все было просто. Много чего случилось за прошедшие полтора года. Тимуром были взяты города Хам и Хомс, Баальбек и Дамаск. Был разбит малолетний султан Фарадж, сын Баркука; он признал себя подданным Тимура, и тот простил мальчика за неразумие по малолетству. И впрямь, куда тягаться щенку со львом? Ведь Фарадж хотел всего лишь подражать в отваге своему отцу! Таким образом, даже воинственные мамлюки,
