– Ты уж прости, но не могу я допустить, чтобы ты себя в жертву принесла. Даже ради брата.
Снаружи и внутри меня звуки усиливаются – мамин плач, мольбы Джона, рев толпы, рычание моего пса, громом разносящееся по всему моему телу. Не знаю уж, откуда у Бетт силы берутся, но она по-прежнему крепко меня держит.
Гэбриел наносит первый удар. Бьет вилами Джона прямо в грудь. С жутким криком Джон падает, зажимая рану. С трудом, сквозь рыдания, зовет маму.
Я пронзительно выкрикиваю его имя, перекрывая дикий рев толпы, и пытаюсь вырваться из рук Бетт.
А потом начинается нечто ужасное – люди превращаются в злобных чудовищ, сражающихся друг с другом за то, чтобы иметь возможность нанести удар, хотя их жертва уже и так лежит на земле. Мелькают руки, ноги, дубинки, серпы, косы. Я даже Джона не могу толком разглядеть, и криков его я почти не слышу за этим ревом. Маму удерживают деревенские женщины из числа тех, что когда-то считались ее подругами. А меня по-прежнему не выпускает из объятий Бетт. Она крепко обхватила меня руками и плачет, прижавшись щекой к моей голове.
– Мне так жаль, девочка! – говорит она. – Ты закрой глаза, не смотри. Господи, что с нами сталось?
У меня перед глазами он. Я моргаю, пытаясь прогнать это видение, но оно не исчезает; глаза его точно пылающие угли; страшное рычание сотрясает меня изнутри. По всему телу бегут мурашки, волосы шевелятся на голове. Я чувствую присутствие пса, чувствую, что он – это я, а я – это он.
В самом центре клубящейся толпы возникает сгусток странной тишины, которая постепенно начинает распространяться во все стороны. Джон неподвижен, и безмолвие его мертвого тела словно заражает всех. Люди один за другим умолкают, отступают назад, но глаза всех устремлены в одну точку – на скрюченное окровавленное нечто, некогда бывшее моим братом. Его убийцы потихоньку посасывают кровоточащие косточки кулаков, вытирают окровавленное оружие.
– Сынок мой! – кричит мама. – Мальчик мой! Сын, мой сын!
Ее голос звучит в полной тишине.
Женщины отпустили ее, и она подползает к Джону. Приподнимает его, прижимает к груди, баюкает, целует его окровавленную голову.
– Проснись, детка, – шепчет она, – открой глазки. – И все гладит и гладит его лицо. – Ничего страшного, немного поболит, и все. Проснись, мальчик. – Ее растрепанные волосы распадаются надвое, и теперь отчетливо видна та отметина у нее на шее.
– Боже мой, – плачет Бетт, – люди, что же мы наделали?
И люди безвольно опускают руки. И не могут посмотреть друг на друга. А я, глядя на них, чувствую, как глаза мои наливаются янтарным светом, а на пальцах прорастают когти и все мое тело сотрясает чудовищное рычание.
По сторонам озирается только Гэбриел, словно ища поддержки. Глаза у него горят, лицо раскраснелось. Он втыкает вилы в землю, в два прыжка оказывается рядом со мной, хватает меня за руку и вырывает из крепких объятий Бетт. Та кричит на него, требует, чтобы он оставил меня в покое. Но зычный голос Гэбриела куда громче:
– А что делать с этой ведьмой, которая всех нас обманывала, да еще и насмехалась над нами? Она ухитрилась с помощью колдовства заставить всех ей поверить, ей дали работу и кров, а она все это время по-прежнему дьяволу служила!
Слова Гэбриела были встречены молчанием; люди отворачивались, отводили глаза. Но это его не смущало, и он продолжал:
– Сами видите, кто она такая на самом деле. Никакая она не доярка, а самая настоящая шлюха! Такая же ведьма, как ее мать, как и вся семейка Хейвортов!
– Хватит, Гэбриел, – говорит мистер Тейлор. У него тоже косточки на руке покрыты засохшей кровью моего брата. – Сегодня и так крови достаточно пролито.
Я пытаюсь вырваться, но Гэбриел крепко держит меня своими мясистыми пальцами. Я смотрю на свои руки и вижу когти; я провожу языком по пересохшим губам и чувствую клыки.
– Значит, ты видишь, кто я такая на самом деле? – пронзительно кричу я. – Ну, тогда присмотрись получше, потому что потом будет гораздо страшнее. И учти: отныне я стану постоянно преследовать тебя, днем и ночью, во время бодрствования и во время сна, и ты будешь видеть перед собой только его лицо, будешь слышать только его страшный голос, и только тогда ты поймешь, какое зло было сотворено здесь твоими руками. Клянусь, я выйду замуж за любого человека, за любую тварь, если это существо сумеет наказать тебя именно так, как я говорю. А еще я клянусь, что еще до конца этого дня кровью каждого из вас хотя бы отчасти искуплю то, что вы только что совершили.
И я с силой вонзаю зубы в руку Гэбриела. Он громко вскрикивает и не просто отпускает меня, но и отталкивает от себя, так что я отлетаю и чуть не падаю на тех, что стоят вокруг. И я набрасываюсь на них, раздирая им кожу ногтями, пока не перестаю их чувствовать, так много клочьев кожи набилось под ногти. И руки у меня все в теплой человеческой крови, она капает с моих пальцев, но мне уже не остановиться, я выцарапываю людям глаза, пучками выдираю волосы…
– Я проклинаю вас! – кричу я. – Будьте все вы прокляты, и пусть ваши дети иссохнут и умрут у вас на руках!
Люди шарахаются от меня, но я продолжаю на них бросаться, и они жалобно хнычут и поднимают руки, словно сдаваясь, словно я жгу их адским огнем.
– Пусть чума поразит вас, переходя из дома в дом! Пусть все вы испытаете те же страдания, какие выпали на долю моего несчастного брата!
О, трусы! Теперь они бегут от меня, спеша укрыться за толстыми стенами своих домов. Неужели они думают, что сумеют меня удержать? И я кричу в их удаляющиеся спины:
– А под конец израненные руки моего брата, сочащиеся кровью, достанут вас из-под земли и отправят прямиком в ад!
Но вот все они разошлись. Вокруг никого. Передо мной только растерзанное, какое-то все перекрученное тело Джона, над которым сгорбилась мама. Ее слезы капают и капают ему прямо на лицо. Время от времени она прижимает его к себе, ничего, кроме него, не замечая.
Ко мне подходит Бетт, стиснув руки перед грудью, словно молится.
– Ох, Сара. – Она протягивает руку и осторожно, медленно касается меня, словно я могу взорваться или воспламениться. – Мне так жаль, так ужасно жаль! Что я могу для тебя сделать?
– Уйти.
– Но я хочу помочь.
Я опускаюсь на колени возле матери, обнимаю ее за трясущиеся плечи, смотрю Джону в лицо.
– Вы, деревенские, уже достаточно для нас сделали, – говорю я и вскоре слышу шорох шагов Бетт. Она выполняет мою просьбу.
У Джона рассечена вся кожа на лице, губы и щеки распухли, став совсем бесформенными, но он по-прежнему настолько похож на себя, что я уверена: душа его была с ним до самого конца. Глаза его закрыты, а в мягкой складке губ такой покой, что трудно поверить, что он мертв, и мне все кажется, что он просто уснул.
* * *
Мать настолько убита горем, что от нее никакого проку. Приходится мне самой тащить Джона к дому, и это оказывается весьма сложно и мучительно. Он все время бьется о камни и корни деревьев, и я, хоть и понимаю, что он теперь недосягаем для боли, все же боюсь сделать ему больно. Дважды он выскальзывает из моих рук, и голова его со стуком ударяется о землю. Мама идет следом, ломая руки, и все время плачет.
