Толкает меня, падаю с облака и просыпаюсь. А поезд – подъезжает к новой станции. Тут всё бело, как на том листе, куда ещё не пролились чернила… И холодно.
– Зимняя губерния, стоянка пять минут. Поспешите, он ждёт.
И терь тока замечаю деда: стоит, на лопату опёрся, на нас зырит. Узнаю Карпыча и взвизгиваю: не чаяла встретить уже!
Выбегаю, к нему несусь.
– Узнал, дед, узнал?
– Как же тебя, поветрулю, не узнать.
Лыбится и треплет по волосам.
– Ведь я так и не отспасибовала, что спас тогда.
– Да не за что вроде, – а сам зырит не на меня, а за меня. Не выношу это, сама поворачиваюсь, чтоб возмутится. А там – Тодор. На деда уставился и замер.
Так и стоят, зырятся, а подходить и говорить ни один не хочет.
Только Тотошка выскакивает и ко мне мчит – защищать. Дед же с лопатой, вдруг бьёт.
– О, гляди, – ухмыляется на Тотошку Карпыч, – прям на моего Барбоса похож. Не его будешь?
Тотошка замирает.
Он, как и многие, родителей своих не знает. Его у самой границе Сумрачного леса бросили, в яме. Если б не баба Кора – задохнулся бы, издох. А тереча, зырь, вымахал как.
Отвечает грустно:
– Не знаю, – мотает головой, уши по ветру. – Помню, как в холщине очнулся, и всё.
– Эх, малец.
Пробирает, обнимаю себя руками, притопываю.
– Зима, – тянет старик, – чё вырядилась так легко. Задубеть недолго.
– Да я всегда так выряжаюсь. Хламид, особо нет, тем паче – тёплых. Может теперь из сонника какого сошью, у нас их там тьма полегла.
– Сгниют, не сгодятся, – и Тодору, за меня. – Так и будешь там столб телеграфный подпирать?
Тодор всё-таки подходит, но неблизко, типа, замирает возле. Но зырит на Карпыча пронзительно так. И зеньки поблёскивают, как камешки породистые под солнцем.
– Батя! – тихо, и тоном таким, какого у него никогда б не ждала.
И вот шатаются к друг другу, обнимают, хлопают по плечам. Мужики – а сантименты устраивают.
– Вы – в Небесную Твердь?
– Ага, туда.
– Давно пора там всё разе***шить! Заспались эти спящие, пора подъём трубит.
– Вот и я так думаю. – Тодор склоняет голову, складывает руки на груди. – Бать, может с нами, а?
– Не, сын, я вам поддержку с земли устрою. Вы даром что тучу грехов выбили. Новые звёзды уже народились. Стрелять надо.
– И много настрелять собираешься?
– А эт, сынка, насколько патронов хватит.
– Всё равно, ты один. Поддержку ценю, но и врага негоже недооценивать.
– Уж поверь, оценил, – поворачивается и машет рукой: – Ребзя, вылезай.
И из снега (во, вспомнила, как называется эта холодная белая фигня!) встают деды. Штук двадцать, один другого жутче и мрачней.
Убийцы звезд.
– Сын мой, – подталкивает Тодора вперёд, и тот по очереди жмёт дедам руки. – А это, – на меня кивает, – Роза наша. Помните, в полдень полыхнуло.
Кивают: мол, а то!
– Она!
– Езжайте, дети, стоянка заканчивается.
И впрямь уже «Харон» всеми парами дымит.
– Теперь я хоть знаю, какой нынче день, – говорит Карпыч. – Спасибо вам. И вжарьте им там как следует!
Показывает кулак, и мы клянёмся вжарить.
Возвращаемся в вагон.
Деды долго машут нам вслед. Я зырю на них, пока не превращаются в точки на белом.
Мы всё выше и выше, виток за витком.
Никто не болтает, Тотошка у ног умолк.
За окном – рвань облачная. Но вот относит очередной такой лоскут, и предстаёт нам серебристый, блестящий, необъятный бок Небесной Тверди.
Добралась, вот, и не сгорела.
И теперь собираюсь как следует эту Твердь потоптать.
Глава 20. Песнь созидания
…видела в фантастических фильмах, а теперь лицезрю воочию.
Громадный, реально в половину здешнего неба космический корабль, скруглённо-обтекаемый, будто распухший оладий, выныривает из облаков на седьмом витке. Хищник, заснувший на пушистой перине облаков. Опасный, непредсказуемый, несоизмеримо мощный. И пусть не введут в заблуждение его спокойствие и умиротворённость. Он в любой момент может нанести удар.
Рубка конусом возвышается над туловом громадины. Солнце играет в иллюминаторах – вот и Сияющий Чертог.
Мы добрались, но радости нет. Мои спутники – даже обычно шумная Юдифь – сейчас тихи, молчаливы и сосредоточены. Потому что всегда не мешает прикинуть шансы перед боем. Наши – ничтожны. Но отступать некуда, и вернутся тоже —«Харон» нескоро двинется в обратный путь. Только падать.
«Харон» подъезжает ближе, к самому шлюзу.
– Войдёте здесь, – кричит по громкой связи Пак, наш призрачный машинист и брат Юдифь, – скорее.
Мы готовы, с нами ещё несколько салигияров.
Дверной люк, ведущий внутрь Небесной Тверди, покрыт слоями наледи и инея. И ветер там, похоже, такой, что нас сдует, едва покинем «Харон».
– Тодор, ты ещё помнишь, как ставить защитный купол?
Бэзил ехидничает, хотя и винит себя за сломанную судьбу друга, я знаю, вижу по глазам. А тот, едва живой, – не остаётся в долгу:
– Будто вчера ставил, ваше милодрство.
Елей в голосе и прищуренные глаза – идеально, чтобы взбесить.
– Тогда на счёт три.
– Я могу и на раз!
Говорит заклинание, и от подножки «Харона» до двери в Небесную Твердь золотится коридор.
– Неплохо, для отступника.
Тодор лишь хмыкает в ответ.
Но лёд с двери оплавляют вместе. Открывается для выемки под ладони.
– Теперь вы, девушки.
Мужчины отходят, и мы с Юдифь одновременно касаемся двери. Люк поддаётся и отползает в сторону.
– Вот как, значит, ждали Сильфиду и Розу, – констатирует Тодор.
– Это плохо, – резюмирует Бэзил.
«Плохо» нападает на нас сразу, как переступаем порог: из всех углов, мигая лампочками, несутся дроны – вооружены и очень опасны.
– Какие железки! – вздыхает Тодор. – Аж жалко разносить.
Но перчатки они с Бэзилом снимают синхронно. Другие тоже не стоят в стороне. Противников – на всех, с лихвой!
– Идём!
Бэзил распоряжается:
– Бегите к Сияющему Чертогу. Их мы задержим.
Мимо нас проносится Тотошка, что-то нюхает, подняв морду (лицо?), с коротким рявком произносит:
