В это время Вашингтон готовился к очередной зимовке, которая обещала быть такой же суровой, как позапрошлая. Уже в октябре на армейских складах не было ни одной пары сапог; рубашек, курток и одеял тоже не хватало. Курс континентальной валюты теперь составлял три цента к доллару; Конгресс перестал печатать деньги и переложил обязанность платить армии на штаты. Те стали печатать собственные бумажные деньги, и цены взлетели до небес. «На телегу денег едва ли можно купить телегу провизии», — писал Вашингтон Джону Джею в начале месяца. «Крыса продается по нынешним временам не дешевле чем за 200 фунтов, словно это лошадь», — заявлял он конгрессмену Гаверниру Моррису. Разведка доносила, что, уходя из Филадельфии, британцы захватили с собой бумагу для печатания денег в расчете наводнить страну подделками и вызвать экономический кризис.
Основные силы своих войск Вашингтон отвел на зиму в Морристаун в Нью-Джерси. Снег выпал рано, и солдаты вырубили две тысячи акров леса, чтобы построить городок из тысячи деревянных хижин. 1 декабря в лагерь переселился Вашингтон, обосновавшись в симпатичном трехэтажном доме миссис Феодосии Форд, со ставнями и мансардой, который мог показаться дворцом по сравнению с домиком Поттса в Вэлли-Фордж. Через месяц Марта Вашингтон приехала к мужу (она успела увидеть свою третью внучку, Нелли, и убедиться, что с ребенком и его матерью всё в порядке). Но хозяйка дома отказалась съезжать и занимала две из четырех комнат на первом этаже, а в тесной кухоньке толклись, мешая друг другу, 18 слуг Вашингтона и прислуга миссис Форд. Адъютанты жили в двух комнатах наверху, для работы пришлось соорудить деревянную пристройку.
В середине декабря генерал сообщал Конгрессу, что его армия уже несколько дней сидит без хлеба и, если не принять срочных мер, запросто может разбежаться. Из Нью-Йорка доходили слухи о мятежных настроениях среди голодающих ополченцев, и Вашингтон опасался, что они перекинутся в Нью-Джерси. Голодные и деморализованные солдаты стали бы легкой добычей для Генри Клинтона, двинься он вдруг на Морристаун. Нервы Вашингтона были натянуты до предела; по словам Грина, он ругал всех подряд, и правых, и виноватых.
Второго января 1780 года повалил густой снег и не прекращался четыре дня. Метель намела сугробы в полтора метра высотой, нарушив всякое сообщение с лагерем. Ударил мороз; Нью-Йоркская бухта покрылась достаточно толстым льдом, чтобы по нему можно было переправить пушки. Вашингтон загорелся идеей устроить неожиданное нападение на британский гарнизон на острове Статен: лорд Стерлинг с двумя с половиной тысячами солдат перейдет по льду в Нью-Йорк, отобьет обоз и пригонит овец и скот. Эта идея настолько захватила генерала, что он даже стал бояться оттепели, которая могла порушить его планы. Однако британцев кто-то о них известил, эффект неожиданности был утрачен, и от затеи пришлось отказаться. У солдат, назначенных для рейда, отобрали шапки и рукавицы.
Пока же им приходилось «воевать» с местным населением, не желавшим отдавать свое добро за «бумажки». Не проходило ночи, чтобы солдаты не отправлялись на грабеж. Строгость не помогала; Вашингтон был вынужден признать свое бессилие перед мародерством, бесчестящим его армию.
Под завывания пурги Вашингтон строчил тревожные письма в Конгресс: «Многие уже четыре-пять дней не видели мяса, запасы хлеба на исходе». Голодные люди грызли древесную кору, варили башмаки, убивали домашних собак. По выражению Вашингтона, его солдаты ели то же, что и лошади, за исключением сена. Квартирмейстер Грин между тем возмущался, что «страна, в которой всего в изобилии, допускает, чтобы армия, используемая для защиты всего самого дорогого и ценного, погибала от нехватки пищи». Ситуацию исправить не удавалось даже реквизициями.
Нужно было найти виноватого; в Филадельфии поползли слухи о том, что Роберт Моррис наживается на торговле мукой, тогда как американские солдаты голодают. Морриса — того самого банкира, который временами фактически содержал Континентальную армию, — обвинили в растрате государственных средств. На суде его оправдали за отсутствием состава преступления. Надо ли говорить, что Вашингтон ни минуты не сомневался в его невиновности?
Нет худа без добра: многоснежная зима помешала британцам осуществить дерзкий план — захватить в плен Вашингтона. В феврале 300 верховых устремились с этой целью к Морристауну, но увязли в снегу и повернули обратно.
Даже с наступлением весны положение армии не стало лучше: «На сегодняшний день у нас в запасе нет ни одной унции мяса, ни свежего, ни солонины», — писал Вашингтон 12 апреля. Кроме того, выплату жалованья задерживали месяцами. «Мы начинаем ненавидеть страну, пренебрегающую нами», — записал в дневнике Александр Гамильтон, должно быть, выражая не только свое мнение. Впрочем, лично для него суровая зима была скрашена знакомством с Элизабет Скайлер, младшей дочерью генерала, которая потом стала его женой. (Филип Скайлер оставил военную службу в апреле 1779 года и стал делегатом Континентального конгресса.) Соединяя свою судьбу с офицером, Элизабет вдохновлялась примером Марты Вашингтон, бывшей для нее идеалом женщины.
В конце апреля пришло письмо от Лафайета: «Вот и я, мой дорогой генерал, вне себя от радости вновь оказаться среди Ваших любящих солдат… У меня дела величайшей важности, о которых я должен прежде переговорить с Вами наедине». Это послание несказанно взволновало Вашингтона. 10 мая явился сам автор и заключил его в объятия. «Делами величайшей важности» оказалась весть о том, что Франция направляет в Америку огромный экспедиционный корпус под командованием графа де Рошамбо, героя Семилетней войны. Согласно дипломатической договоренности, генерал-лейтенант Рошамбо будет находиться в распоряжении Вашингтона, как и французский флот шевалье де Тернэ. Вашингтон немедленно принялся развивать Лафайету свой план захвата Нью-Йорка и написал в Конгресс о том, что ему необходимо не меньше двадцати тысяч солдат. И, в конце концов, надо же одеть их поприличнее! Неудобно перед союзниками! У Континентальной армии до сих пор нет одинаковых мундиров, ходим, как побирушки!
Всего через два дня после приезда Лафайета случилось то, чего Вашингтон в глубине души сильно опасался, хотя и высказывал свои опасения лишь достойным доверия людям: 12 мая Чарлстон капитулировал. Генерал Линкольн допустил тактическую ошибку, сосредоточив все силы на побережье и оставив без защиты сухопутные подступы к городу. Две с половиной тысячи солдат и 343 орудия попали в руки врага. Чтобы унизить американцев, британцы отказали им в праве покинуть крепость под барабанный бой и с развернутыми знаменами, заставив просто сдать оружие, а затем сделать выбор — стать военнопленными или вернуться по домам, торжественно пообещав сделаться верноподданными Георга III. Теперь путь в обе Каролины и Виргинию был открыт; оставаясь с основной армией в Нью-Йорке, Генри Клинтон отрядил Корнуоллиса терроризировать юг.
Несколько дней обитатели Новой Англии с тревогой наблюдали за багровым солнцем на желтом небе, а 19 мая в штатах Нью-Йорк и Нью-Джерси уже в 10–11 часов утра вдруг наступила такая тьма, что пришлось зажигать свечи[28]. Темень продолжалась до поздней ночи, а затем взошла красная луна. Потом пошел дождь, и мгла рассеялась. Почти все обыватели были уверены, что это дурной знак и Судный день не за горами. Проповедники пугали паству, находя подходящие строки из Евангелия. Напротив, законодатель из Коннектикута Абрахам Давенпорт вошел в историю благодаря фразе, произнесенной со стоическим спокойствием: «Пусть Бог делает свою работу, а мы займемся нашими делами. Принесите свечи».
