Вдохновленный этим примером, майор Генри Ли предложил Вашингтону устроить еще один рейд — на Полас-Хук на западном берегу Гудзона. Взяв с собой всего 400 пехотинцев и отряд спешившихся драгун, он выступил вечером 18 августа и, проплутав всю ночь в лесу (из-за несведущего или намеренно путавшего проводника), к трем часам утра вышел на главную дорогу. Несмотря на начавшийся прилив, внешние укрепления удалось захватить; британские офицеры и четыре десятка гессенцев заперлись в небольшом редуте; выбить их оттуда не удалось. Майор Ли хотел было сжечь деревянные постройки, но, обнаружив в них больных солдат, женщин и детей, отказался от этого намерения и отступил, забрав с собой 59 пленных; его собственные потери составили два человека убитыми и три ранеными. «Майор проявил замечательную осторожность, ловкость и храбрость в этом деле, сделавшем честь ему самому и офицерам и солдатам под его командой. Из-за местоположения форта атака на него была сложной, а успех — блестящим», — писал Вашингтон в Конгресс. Месяц спустя Конгресс поблагодарил «его превосходительство генерала Вашингтона» за проявленную мудрость, а майора Ли — за гуманность, выказанную при столь непростых обстоятельствах, наградил его именной золотой медалью и приказал выдать 15 тысяч долларов для раздачи участникам рейда.
Двенадцатого сентября французский посол шевалье де ла Люзерн со своим секретарем Франсуа Барбе-Марбуа прибыли в Фишкилл на свидание с Вашингтоном. Генерал лично встречал их на лодке и сидел у руля, демонстрируя, что знаком и с морским делом. «Ему лет пятьдесят, он хорошо сложен, довольно строен. Держит себя свободно, с военным изяществом, — записал секретарь. — У него мужественный вид, что не вредит благородству его облика. Я никогда не видел человека более естественно и непринужденно учтивого… Он задает мало вопросов, внимательно слушает и отвечает негромко и немногословно».
Желая произвести впечатление на дипломатов, Вашингтон старался держать себя как можно демократичнее, даже играл в мяч со своими адъютантами, чем поразил французов. К обеду на берегу Гудзона поставили овальный шатер с темно-зеленым пологом — так близко к воде, что волны порой ударялись о колышки. Музыканты исполнили попурри из французских и американских военных маршей. Тосты провозглашали адъютанты; Вашингтон велел дать пушечный залп за здоровье Людовика XVI и Марии Антуанетты.
Улучив момент, Вашингтон спросил Барбе-Марбуа, не видал ли он во Франции Лафайета, и когда тот ответил утвердительно, добавив, что подвиги маркиза заслужили похвалу короля, а о Вашингтоне он отзывался с «нежной почтительностью», генерал покраснел, как «любящий отец, которому расхваливают его сына». «Из глаз его брызнули слезы, он схватил мою руку и едва мог выговорить: „Я не знаю более благородной и тонкой души, я люблю его, как родного сына“».
Произведя на французов благоприятное впечатление, Вашингтон, тем не менее, так и не добился удовлетворительного ответа о планах военной кампании. В начале сентября в Чарлстон прибыло несколько французских кораблей, а с ними — известие о том, что д’Эстен направляется в Джорджию. 11 сентября генерал Бенджамин Линкольн с двумя тысячами солдат выступил в Саванну, чтобы отбить ее у англичан при поддержке французского флота. Вашингтону же сообщили, что французы идут на север, и он даже послал Генри Ли встречать их в Нью-Джерси. На следующий день после обеда с послом он написал д’Эстену, что британцы довели свои силы в Нью-Йорке до пятнадцати тысяч солдат, и поинтересовался, намерен ли граф атаковать Нью-Йорк. Ответом ему было молчание, и Вашингтон в письме Джеки Кастису даже посетовал на неверного союзника.
В конце сентября стало известно о том, что Испания вступила в войну с Англией. Но радость по этому поводу была недолгой: испанцы предпочитали добиваться от Великобритании каких-то уступок для себя, а не бороться за независимость США, которая могла угрожать их собственным колониям в Северной Америке.
В последний день сентября Вашингтон засел за длинное письмо Лафайету. Рассказав о визите французского посланника и о надеждах, связанных с испанцами, изложив еще раз свои убеждения и подтвердив чувства «уважения и привязанности» к своему адресату, перешедшие в «любовь и благодарность», он вежливо отклонил приглашение посетить Францию, поскольку не говорит по-французски, а общаться с дамами через переводчика ему будет неловко. Вместо этого он звал Лафайета с супругой посетить после войны Маунт-Вернон и увидеть «мое сельское жилище, где домашние припасы и сердечный прием заменят деликатесы и роскошную жизнь». Здесь письмо принимало довольно неожиданный горько-шутливый тон: Вашингтон просил передать маркизе де Лафайет, что его сердце «подвержено нежной страсти и уже настолько пропиталось самыми благоприятными о ней представлениями, что ей следует с опаской подносить к нему факел любви, тем более что Вы, должно быть, раздуваете пламя. Но здесь мне снова кажется, что я слышу Ваш голос: я не боюсь опасности. Моя жена молода, Вы стареете, между нами Атлантика. Всё это верно, но знайте, мой добрый друг, что никаким расстояниям не удержать надолго пылких любовников вдали друг от друга и что в этом возрождаются чудеса былых времен. Но увы! Вы сами можете заметить, что за исключением чудес, занесенных в Святое Писание, нет примеров того, чтобы молодая женщина по истинной склонности предпочла старика». Похоже, что 47-летний Вашингтон переживал пресловутый «кризис среднего возраста»…
Вскоре после получения маркизом этого письма, 29 декабря 1779 года, в его жизни произошло радостное событие: родился сын, которого назвали Жорж Луи Жильбер Вашингтон дю Мотье, а если коротко — Джордж Вашингтон Лафайет. Молодой отец поклялся, что если у него будет дочь, он назовет ее Виргинией; на это Франклин лукаво заметил, что на очереди еще 12 штатов.
СТОИК
В тот самый день, когда Вашингтон принимал у себя французского посланника, д’Эстен подошел к Саванне и начал высадку десанта. Четыре дня спустя, уверенный в победе (Бенджамин Линкольн должен был не допустить к городу шедшие на подмогу части англичан), он предложил коменданту Прево капитулировать. Тот запросил сутки на раздумье. Но еще до истечения этого срока к городу, одновременно с Линкольном, подошло британское подкрепление, и комендант ответил французам вежливым отказом.
Долгая осада не входила в планы французов, тем более что среди моряков начались дизентерия и цинга, да и провиант был на исходе. С 3 по 8 октября город бомбардировали с моря; в нем практически не осталось целых домов. После этого д’Эстен, вопреки мнению большинства своих офицеров, отдал приказ о штурме.
Французы в белых мундирах оказались отличной мишенью для американских стрелков, перешедших на сторону британцев; штурм захлебнулся. Сам адмирал получил две пули, а польский офицер-кавалерист Казимир Пуланский, сражавшийся на стороне американцев, был смертельно ранен. Вторую колонну вел шведский граф Курт фон Стедингк, которому удалось захватить последнюю линию траншей и водрузить над ней американский флаг. Однако британцы перешли в контратаку и все нападающие были перебиты перекрестным огнем, уцелело только два десятка человек, а сам граф был ранен. Д’Эстен отступил, оставив поле боя, усеянное мертвыми телами, а 17 октября снял осаду. «Я думаю, что это величайшее событие за всю войну», — сделал запись об осаде Саванны сэр Генри Клинтон. В Лондоне эту победу отпраздновали пушечным салютом.
