Поиск исчезнувшего пассажира прошел по плану, словно учение на случай катастрофы. Было оповещены все офицеры и стюарды, и каждый тщательно обыскал участок корабля, за который отвечал. Система сработала безукоризненно, и через два часа почти со стопроцентной уверенностью стало ясно: доктора Хериберта Бендера на борту нет.
Были вызваны самолеты, которые обыскали Атлантику в поисках пропавшего человека, хотя поиск с самого начала был делом безнадежным, поскольку никто не знал, в какое время доктор выпал за борт, и, таким образом, даже приблизительные координаты места, где произошло несчастье, выяснить было невозможно.
Это был поиск иголки в стоге сена.
Через двадцать четыре часа поиски были прекращены.
Перед ужином Татьяна занималась подготовкой Генриетты, а Матиас сидел на своем любимом месте на палубе, когда к нему подошли обе вдовы. После разговора в баре «Лидо» они были настроены более доверительно.
— Вы уже слышали? — бесцеремонно спросили они, не утруждая себя длинными предисловиями. — Этот милый молодой врач… мне кажется, он был ортопедом… ну, вы знаете, кого я имею в виду. Тот, у кого беременная жена…
Матиас кивнул.
— Так вот, он пропал без вести! Это означает, что он исчез. Наверное, упал за борт и утонул. — На лице более худой из них был написан ужас.
— Да, я слышал об этом, — сказал Матиас. — Это ужасная история. Стоит только подумать об этом, как мурашки бегут по коже!
— Точно! У нас тоже! А что вы скажете по этому поводу? Как такое вообще могло случиться?
— Я не знаю. Собственно, такое невозможно себе представить. Может, он был пьян и потерял равновесие? Других возможностей просто нет!
— Вот именно, — сказала более симпатичная. — И поэтому ситуация становится угрожающей. С ребенком такое может случиться, но не со взрослым мужчиной!
Матиасу захотелось закончить обсуждение:
— Мы никогда не узнаем, почему он упал за борт, но когда я представляю, как он барахтается в воде и видит, что корабль уходит, потому что никто не заметил, как он упал… Это, должно быть, очень страшное чувство. Самое плохое, что может быть. Потому что он знает: нет ни одного шанса и никакой надежды на спасение. Он затерялся в бескрайних просторах океана, он одинок. И он не может перестать думать о жене и своем еще не родившемся ребенке, и тоска сводит его с ума. Эта пытка будет длиться еще несколько часов. Он будет неотрывно смотреть в глаза смерти, пока силы не оставят его и он медленно не опустится на дно.
— Боже мой, прекратите:
— Но так оно и есть. Я весь день не могу думать ни о чем другом, это убивает меня, и, похоже, сегодня вечером я не смогу съесть ни кусочка.
— Надо постараться. К тому же вы ведь не можете ему ничем помочь!
— Нет. Никто не может ему помочь. Против судьбы мы бессильны.
— Тут вы правы. — У обеих вдов был совсем расстроенный вид. — Идем, Лиза, — сказала та, которая была симпатичнее. — Я хочу перед ужином зайти в каюту. Желаю приятного вечера!
— Спасибо, взаимно.
Дамы удалились. У Матиаса сложилось впечатление, что они так заторопились, лишь бы уйти от него подальше, и это доставило ему удовольствие.
Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, наслаждаясь вечерним солнцем.
У Ребекки больше не осталось сил. Она уже не могла ни плакать, ни надеяться, она словно окаменела.
И постепенно ей стало ясно, что Хериберт без всякой причины покинул ее и был поглощен волнами Атлантики, но она никак не могла понять почему.
62
В девять часов Татьяна как сумасшедшая забарабанила в дверь каюты Матиаса.
— В чем дело? — нервно крикнул он, поскольку собирался поспать еще часок.
— Мать дела не хорошо! — всхлипнула Татьяна.
Матиас встревожился.
— Сейчас приду! — крикнул он. — Через пять минут буду.
Когда он зашел в каюту, Генриетта с закрытыми глазами неподвижно лежала на спине. Левая половина рта бессильно опустилась, придавая ей гротескный вид.
— Мама, что с тобой? — спросил Матиас и слегка потряс ее за плечо.
Она никак не отреагировала.
Татьяна стояла у двери, прижимая носовой платок к лицу.
Матиас приподнял веко Генриетты. Ее глаза бесконтрольно подергивались. Он попытался испугать ее взмахом руки, но и на это никакой реакции не было.
— Мама, пожалуйста, пошевели пальцами!
Ответа не последовало.
«Новый инсульт, — подумал Матиас, — проклятье! Случился еще один инсульт, и она больше не может двигаться. И ничего не видит. И говорить, наверное, тоже не может».
Он повернулся к Татьяне:
— Расскажи, что случилось.
— Я сегодня утром хотеть ее будить и мыть, но не получается. Она не могла двигаться. Не говорить. Была как мертвая!
Татьяна разрыдалась, что Матиас воспринял как нечто преувеличенное и неуместное. Если здесь кто и имел причину плакать, так это был он, а не какая-то приблудная русская сиделка, которая знала Генриетту всего лишь неделю.
— Иди в свою каюту и успокойся, — недовольно сказал он. — Ей нужен покой. Я останусь здесь и вызову корабельного врача.
Татьяна кивнула и поспешно выскользнула за дверь, словно преступление совершила.
Какое-то время Матиас стоял перед матерью и просто смотрел на нее. Затем наклонился и позвал:
— Мама, это я, твоя принцесса! Пожалуйста, мама, подай знак, что ты еще не мертва, что ты меня любишь и хочешь жить дальше.
Он подождал.
Мать не реагировала. Даже дрожание ресниц не выдавало, что в ней осталась хотя бы искра жизни. Он сел рядом.
— Проснись, мама, это я, твоя принцесса! — повторил он.
Матиасу показалось, что он услышал легкий вдох. Но, возможно, он и ошибся.
— Пожалуйста, посмотри на меня! Хотя бы в последний раз!
И снова ничего не произошло.
— Ты помнишь, мама, мне было, наверное, лет семь-восемь, когда, как каждый год, в школе был детский карнавал. Я хотел быть ковбоем, чтобы у меня на поясе висел пистолет. У всех мальчиков в моем классе дома были пистолеты и винтовки, и даже танки и пушки. Только не у меня. Ты мне это запретила. Чтобы у меня не испортился характер. Я даже не имел права на водяной пистолет. А было бы так здорово играть с ним в ванне или обрызгать соседскую кошку! Ты можешь вспомнить, как ее звали? Мне кажется, Минка или Тинка. Или так звали кошку Брайтбахов, которые купили дом у Везелей? Я уже не помню, да это и неважно. Самым моим сокровенным желанием было зарядиться ковбоем, но у тебя были другие планы, мама, ты помнишь? Ты купила блестящий розовый карнавальный шелк, белые кружева и сшила длинное платье с рюшами. А к нему я должен был надеть маленькую корону, которая надевалась, словно обруч, на голову. А потом ты накрасила мне губы розовой губной помадой, и получилась твоя маленькая сладенькая принцесса. И я должен был, спотыкаясь, идти в школу в твоих слишком больших туфлях на высоких каблуках. Как мне тогда было стыдно, мама! Так невероятно стыдно! Ты можешь себе это представить?
