Изложенная Диодором Сицилийским версия мифа связывает зловещую Гекату с образом Артемиды Таврической, которой тавры приносили человеческие жертвы. Согласно наиболее распространенной древнегреческой традиции ее жрицей в Крыму была Ифигения. В не сохранившемся до наших дней «Каталоге женщин» Гесиод отмечал, «что Ифигения не умерла, но по воле Артемиды стала Гекатой»927. Интересно сопоставить и приводимый Никандром вариант мифа, согласно которому Артемида превратила Ифигению в вечно юное и бессмертное божество, которое получило на берегах Понта новое имя «родовспомогательница»928. Итак, мы видим, что одно и то же женское божество могло быть одновременно связано как с рождением новой жизни, так и с кровавыми человеческими жертвоприношениями.
В довершение ко всему у данных фурий пропал даже материнский инстинкт либо же принял извращенные формы. Выше уже в этой главе приводился пример кельтской мифологии, где Великая богиня одновременно была матерью, женой и убийцей своих сыновей. И данный пример не является единичным. Известная сказка братьев Гримм «Двенадцать братьев» начинается с такого описания: «Жили да были король с королевой; жили они в полном согласии и прижили двенадцать человек детей, и все были мальчуганы. Вот король и говорит королеве: «Если тринадцатый ребенок, которого ты родишь, будет девочка, то всех двенадцать мальчишек велю убить, чтобы и богатства у ней было больше, и все наше королевство ей одной принадлежало»929. Очень многое в этом начале сказки непонятно. Королю должно было бы хотеться иметь наследником сына – продолжателя рода и защитника своих владений, однако всех своих сыновей он готов незамедлительно убить в случае рождения дочери. В том случае, если дочь, получив все королевство, впоследствии вышла бы замуж, то все ее богатство и трон стали бы принадлежать ее будущему мужу. Очевидно, что переход всех своих владений в руки зятя был бы для короля менее предпочтителен, чем сохранение их в руках его родного сына. И тем не менее король-отец готов собственноручно пресечь свой род по мужской линии, лишь бы все досталось его дочери. Однако эта странная ситуация проясняется, если мы обратимся к генетически родственной норвежской сказке, использующей тот же сюжет. В ней рассказывается, что после того как у королевы капля крови из носа упала на снег, она захотела иметь дочь белую, как снег, и красную, как кровь. За это королева готова отдать двенадцать своих сыновей. Троллиха, сверхъестественное существо женского пола, обещает королеве исполнить ее желание и, по условиям договора, заберет ее сыновей, как только дочь окрестят930. В данном контексте все становится на свои места: дочь желает иметь именно королева, а не король, и для исполнения своего желания именно мать готова пожертвовать всеми своими сыновьями. Весьма показательно, что помочь выполнить ее желание обещает именно женское сверхъестественное существо. Все эти факты говорят, что подобный сюжет отражает идеологию матриархального, а не патриархального общества. Это обстоятельство объясняет столь решительное предпочтение, которое отдается девочке перед двенадцатью сыновьями, которых с легкостью готовы принести в жертву, лишь бы получить потомство женского пола или, как в немецкой сказке, обезопасить ее права в будущем.
Однако подобные представления были в древности свойственны не только германскому миру. В среднеднепровском регионе археологами было исследовано городище зарубинецкой культуры под названием Бабина гора, датируемое I в. до н. э. – I в. н. э. На соседнем холме был раскопан могильник, в котором встречаются как трупосожжения, так и трупоположения. Особенность данного могильника составляет то, что в нем целых 25 % всех трупоположений составляют захоронения младенческих черепов без ритуального инвентаря. Б.А. Рыбаков сопоставил результаты этих археологических раскопок с теми древнеруссскими поучениями против язычества, которые упоминали жертвоприношения младенцев931. Характерное название городища показывает, какому именно божеству, женскому или мужскому, приносились в жертву младенцы.
Аналогичное название зафиксировано около Збручского святилища, и там также мы находим остатки человеческих жертвоприношений: «На селище Бабина долина, вытянутом вдоль ручья на 700 м, насчитывается больше 80 западин, четыре из которых были раскопаны. Две из них представляли собой остатки вполне обычных для X–XII вв. жилищ-полуземлянок… В четвертом раскопанном сооружении совершались жертвоприношения. На полу этого прямоугольного сооружения (его размеры 2,3×2,8 м, глубина в материке около 30 см) находился костяк женщины, лежащий в полном анатомическом порядке, но без головы. Туловище было в одежде – сохранились подковки от обуви, пряжка и долото на поясе. Оно было небрежно брошено около стены помещения и при этом сильно изогнулось, согнуты и разбросаны в разные стороны кости рук и ног. Кроме того, на полу помещения лежали кости ребенка, в том числе кисти рук в анатомическом порядке, многочисленные кости животных… В северном углу помещения устроена круглая нитеобразная печь, на сильно прокаленном поду которой была оставлена жертва – череп маленького ребенка и с обеих его сторон ноги теленка, направленные копытцами к детскому черепу. Судя по развалам глиняных сосудов из печи, жертвоприношение относится к XII в.»932. Интересно отметить, что рядом с предполагаемым капищем 3 второго збручского (крутиловского) святилища было найдено еще одно человеское жертвоприношение, в непосредственной близости от которого наряду с другими предметами находился серебряный браслет со змеевидными головками на концах933.
«Житие князя Константина Муромского», прославляя победу христианства, отмечает: «О тѣмъ же престаша отцы дѣтей закалати на жертву бѣсомъ и сквернаго Моамеда пророкомъ называть, рѣкамъ и езеромъ требы класти…»934 Если исключить почитание Магомета, в чем автор жития совершенно безосновательно обвинил язычников, то упоминание принесения детей в жертву непосредственно соседствует с почитанием рек и озер, ассоциировавшихся, как показано выше, именно с женским началом. Атмосферу эпохи матриархата, когда порождающее материнское начало стало восприниматься как смертельно опасное и даже вампирическое явление, доносит до нас заговор от материнского гнева: «Загневилась моя родимая матушка, ломала мне кости, счипала мое тело, топтала меня в ногах, пила мою кровь»935. Ужасающей трансформации подвергся не один только материнский инстинкт. В одной песне описывается ужасная месть девушки оставившему ее возлюбленному:
Уж естьу меняДа два брата родных,Я велю тебя поймать,Велю тебя потерять.Я из мяса твоегоПирогов напеку,А из сала твоегоЯ и свеч налью,Из буйной головыЧашу выделаю,Из ясных очей,Да две чарочки,Из костей же твоихЯ кровать смощу.Созову я гостей,Красных девиц вседушей,Загадаю им загадку,Не хитру, не мудру,Не хитру, не мудру,Не отгадливу:«Уж что таково?Я на милом сижу,И я милым подношу,Милым подчиваю,Ах мил передо мноюСвечою горит?»936
Даже вне зависимости от того, происходили ли такие каннибальские пиршества в действительности, эта песня наглядно показывает, до чего могло дойти омраченное женское сознание в условиях безнаказанности.
