ГЛАВА 14.
Сталинский режим предлагает советским людям механизм для выражения недовольства. Стремясь избежать чрезмерной жесткости, власть тем не менее определяет основные характеристики этого механизма и указывает цели. Население в массовом порядке откликается на это предложение. Какой же смысл придавали советские люди своему поступку, направляя свой «сигнал»? Задать этот вопрос означает задуматься над мотивами тех, кто это делал. Еще раз подчеркнем: в наши задачи не входит рассуждать в терминах «заинтересованного» и «незаинтересованного» доносительства. Сам поступок предполагает взаимную договоренность корреспондента и адресата: принципиально важно не показаться напрямую заинтересованным в осуществляемом насилии. Поэтому, размышляя о значении исследуемого явления для населения, мы не будем рассматривать ситуацию под этим углом зрения. Скорее речь идет о том, чтобы изучить, как соотносятся задачи власти и те, что ставят перед собой авторы разоблачительных писем. Ограничиваются ли советские люди выполнением запроса власти? В какой мере выстроенная властью система используется населением для решения собственных задач?
Сводить счеты
Система, порождающая насилие, неизбежно привлекает не слишком щепетильных мужчин и женщин, находящих с ее помощью возможность свести личные счеты, отделаться от соперника или неудобного человека. Поэтому невозможно говорить о доносительстве, не упоминая самого частого побудительного мотива: зависти и ненависти. Подобные побуждения, очевидно, являются одной из причин, объясняющих распространенность практики доносительства среди советских людей. Парадоксальным образом именно такие побуждения труднее всего выявить: как мы видели, авторы доносов, конечно же, никогда не упоминают о соображениях подобного рода. Выражения могут быть крайне жесткими:
«Таких людей не только из партии и производства, но из СССР нужно гнать в шею»{822}.
«Пора с этой пособницей врагов покончить раз и навсегда»{823}.
Тем не менее мотив мести как таковой никогда не присутствует в сигналах.
Чтобы попытаться оценить значимость таких писем в общем потоке доносов, необходимо исследовать взаимоотношения между доносящими и теми, на кого доносят. Именно эти взаимоотношения являются специфичными для советских сигналов. Случаи, когда эти два актора совершенно не знакомы друг с другом, встречаются крайне редко. Среди исследованных нами писем имеется лишь один относительно достоверный пример: некий писатель сообщает в ОГПУ о молодом человеке, который каждый день проходит у него под окнами и вызывает подозрение, что он спекулянт{824}. Но это еще и особый случай, так как письмо направлено в политическую полицию. Отсутствие знакомства, столь характерное для доносительства во Франции в период оккупации{825} и в фашистской Италии{826}, совершенно не свойственно СССР. Как раз наоборот, при доносе оба главных актора обычно хорошо знают друг друга. Их встречи иногда случайны, но чаще происходят регулярно. Это могут быть семейные связи, дружба или соседство, но, похоже, большинство доносов относится к сфере профессиональных отношений. Многие из действующих лиц являются настоящими или бывшими коллегами по работе, другие имели возможность общаться друг с другом во время какой-нибудь командировки. Сведения об этом совсем не обязательно даются открытым текстом. Тем не менее тщательный анализ того, что сообщает доносящий, доказывает, что речь может идти только о коллегах по работе, подчиненных или о профессиональных знакомствах.
Порой можно встретить случаи звериной ярости, которую трудно объяснить чем-либо иным, кроме давно выношенной ненависти. Таково, например, отношение одного комсомольца к редактору комсомольской газеты Саратова, на которого молодой человек пишет донос 13 мая 1937 года. Они познакомились в 1933 году в Ленинградском отделении издательства газеты «Правда». В том же году во время партийной чистки человек, на кого донос написан, был исключен из партии. Ему все же удалось восстановиться, и он стал комсомольским пропагандистом на заводе имени Кирова. Доносящий, случайно оказавшийся на том же заводе, в первый раз «сигнализировал» о нем в 1935 году, но безуспешно. В 1937 году комсомолец узнал, что объект его интереса был назначен в Саратов и снова пишет в ЦК разоблачительное письмо{827}.
В Саратове, в марте 1937 года директор некоего завода вспомнил, как в конце января 1930 года его унизил представитель Центрального Комитета. Этот последний поддержал одного из заместителей директора, интриговавшего против начальника:
«Почему т. П. очутился и пошел в кабинет к правому оппортунисту Я. работавшему вместе с ним в московской организации?»
Дело в том, уточняет автор письма, что они были знакомы еще по университету. Он заключает:
«Об этой тесной связи не поздно и необходимо разобраться. Доказано, что партия и органы НКВД находили врагов народа на таких местах, так ловко маскировавшихся и прикрывавшихся, что с трудом иной раз и поверишь. Я даже не успел выяснить как попал т. П.В. кабинет к заместитель Я., а не так, как требуется — к директору предприятия? Думаю, что была переписка Я. с т. П. и вероятно, встретил его на вокзале и привез его к себе.
<…>
Мое искреннее большевистское и партийное желание, чтобы после расследования этого, моего заявления, чтобы П. остался нашим. Меньше одним врагом — для партии нашей лучше»{828}
