Хвед, главный носильщик барки бога, далеко высунулся из двери кладовой и смотрел, как молодой царевич вошёл в восточное крыло храма. Когда царевич скрылся, он повернулся к стоявшим у него за спиной жрецу-кладовщику Сате и пухлому маленькому надсмотрщику за умывальной Рехотепу.
— Я думаю, уже пора, — негромко сказал он. — Вы видели, как он колебался и выглядывал за ворога, когда проходил мимо?
— Точно так же он вёл себя вчера, — сказал Сата. — И позавчера.
— И он вздыхает, когда моет руки, — добавил Рехотеп, бодро переминаясь с ноги на ногу и прижимая стопку чистых полотенец к своему объёмистому чреву. — Он отрицает, но я-то вижу, как он это делает.
— Он по-прежнему не признается? — нахмурившись, спросил Хвед. — Может быть, ещё рановато?
Сата потёр выпяченный костлявый подбородок и кивнул.
— Здесь нельзя спешить, — пробормотал он. — В любом случае это дело очень опасно. Сенмут...
— Что ещё он может с нами сделать? — возразил Рехотеп. — Ты надеешься в один прекрасный день снова стать сем-жрецом, как при Акхеме? Дни Акхема закончились навсегда, ущерб невосполним, и наши судьбы закончатся в умывальной и кладовой. Нам не осталось ничего, кроме этой возможности отмщения, и если мы постесняемся воспользоваться ею, если мы слишком промедлим и упустим её сквозь пальцы, то не я буду тому причиной...
— Терпение, друг, — попытался успокоить его Хвед.
Сата продолжал задумчиво глядеть туда, где скрылся молодой царевич.
— Опасно, — повторил он. — Да, опасно совать руку в гнездо шершней.
— Опасно для Сенмута, — ответил Рехотеп.
— Для Сенмута, для нас самих, а может быть, и для всего Египта. Вы подумали об этом?
— А разве он думал об этом, когда сам сунулся в гнездо шершней? — отрезал Рехотеп.
— Мир, мир, нам нельзя ссориться. — Хвед обнял друзей за плечи и отвёл их подальше от двери. — Наши планы готовы, остаётся следовать им. Мы должны выбрать нужный момент, вот и всё. Думаю, что мне следует ещё раз поговорить с пророчицей.
В коридоре, ведущем к Великому двору, показался один из помощников Верховного жреца. Троица тут же распалась: Сата исчез в ближайшем кладовом помещение, Хвед целеустремлённо зашагал к Молитвенному залу, а Рехотеп, как обычно, осклабившийся в своей сияющей улыбке, правда, чуть дрожавшей на сей раз, кивнул проходящему жрецу и, затаив дыхание, затопотал к умывальной комнате со стопкой полотенец.
— Да, так лучше. Высочайший, ваш акцент исправляется. Теперь следующая пословица... запомните, звук рождается глубоко в вашем горле...
— Мысль твоя пусть будет глубока, а речь твоя пусть будет коротка, — читал Тот, с неудовольствием думая, что в настоящее время у него, пожалуй, не было возможности делать что-нибудь ещё. — Тишина ценнее злата. Посему молви лишь если убеждён, что ты один способен... способен ответить.
— ...Разрешить сомнение, — поправил старый Нефернеб. — Очень хорошо, очень хорошо. Теперь чисто перепишите всё, что мы читали этим утром из мудрости Птахотепа[115]. Посмотрите, чтобы утки[116]были изображены правильно...
Сложив руки на отвисшем животе, он прислонился к стволу акации и задремал.
Тот, скрестив ноги, уселся на плетёной циновке и разложил письменные принадлежности. Вряд ли ему удалось бы придумать что-нибудь сильнее отличавшееся от школы Инацила в Вавилоне, даже если бы он очень постарался. Вместо глины и стала у него был пузырёк с водой, квадратная дощечка с отверстием для тростниковых перьев и углублениями для двух комочков чернил да покрытая гладким гипсом письменная доска, которую можно было отмыть начисто в конце каждого урока. Перо нельзя было, как стило, зажимать в ладони, его нужно было держать всеми пальцами в щепотке — очень неудобно для того, кто к этому не привык. Но Тот всё же должен был признать, что рисовать птиц и животных было куда интереснее, чем царапать остроконечные клинья в глине. «Строчки очаровательных крошечных картинок...»
Но что ему приходилось записывать этими картинками! Чем больше он изучал египетских мудрецов, тем больше изумлялся. Нигде в этих старинных мудростях он не находил даже намёков на то, что жизнь иногда бывает жестокой, а боги несправедливыми. «Великие справедливы, — писал Птахотеп. — И было сие нерушимо со времён Осириса». Шаткое утверждение! Тот подумал о Гильгамеше и помотал головой. Он спросил себя, что сказала бы Нанаи, если бы смогла прочесть «мудрость» Птахотепа. Он почти наяву услышал её невесёлый смех: «Ты ждёшь от жизни справедливости? Что добродетель будет вознаграждена?» Она знала, что говорила.
Однако он старательно всё переписал, пытаясь убедить себя в том, что в свитках написана правда, а он ошибается. Госпожа Шесу сказала, что он должен учиться быть египтянином.
Тем не менее позже, когда настал час занятий математикой, старый Нефернеб, пошатываясь, удалился в архив храма, а его место занял сурово глядевший на ученика Венамон, Тот снова стал упрямым вавилонянином. Инацил обучил его извлечению квадратных и кубических корней, процентам, алгебре — вещам, неизвестным в Египте. «Алгеброй» Венамона была простая геометрия; он никогда не слышал о квадратном уравнении, а вычислить площадь правильного многоугольника было для него столь же непосильной задачей, как отрастить крылья. Что касалось дробей, то египтяне, когда хотели удвоить одну пятую, должны были писать «одна пятнадцатая и одна третья». Сегодня, когда Венамон вручил ему длинный список этих «естественных долей» и приказал, чтобы он запомнил их, Тот не смог сдержать протеста.
— Но учитель, я могу решить любую задачу намного более лёгким способом! В Вавилоне...
— Вы больше не в Вавилоне, Ваше Высочество, — прервал Венамон, раздражённо оттолкнув свой пергамент. — Вы находитесь в Египте, в просвещённой стране, где все задачи решают просвещённым способом. Надеюсь, что Ваше Высочество будет решать все задачи по-египетски. Мы можем продолжать?
— Да, учитель, — пробормотал Тот, заставив себя повиноваться и приступить к заучиванию списка. Про себя же он решил, что египетские «естественные доли долей» были самым неестественным математическим методом, с которым ему когда-либо доводилось сталкиваться.
Всё же раз его дни состояли из одних только уроков, он должен был благоразумно удовольствоваться ими. Кроме того, каждый день после завтрака он вместе с другими новичками должен был выполнять скучные обязанности служителей храма под руководством различных младших жрецов. «Почему, зачем?» — спрашивал он себя. Царевичу следовало знать, как направить в цель копьё и ответить на поклон. Несомненно, фараонам приходилось водить армии так же часто, как и храмовые процессии. И ему самому должна была скоро выпасть эта обязанность — вести армию. Он помнил Кадеш!
