– Завидуешь? – проявила проницательность Вика.
– Немного, – призналась я. – Белой завистью.
– Ничего, – утешила Вика. – Подожди, доживешь до моих лет, и тебе привалит.
– А пораньше никак нельзя? – спросила я.
Вика вздохнула.
– Можно и пораньше, – сказала она задумчиво. – Только не оценишь.
– Не задумывайся, – сказала я. – Ты сразу старше становишься.
Вика подняла на меня глаза.
– Где же я тебя видела? – спросила она. – Ведь видела! Не скажешь?
Я молча покачала головой.
– Ну, как хочешь, – закруглилась Вика. – Ладно. Я побежала.
– Счастливо.
Она развернулась ко мне спиной, на мгновение притормозила и не без ехидства поделилась:
– Кстати! Мне Костя предложение сделал. Можешь передать своим, что он будет жить в поселке.
– Где это?
– Сначала у меня, – ответила Вика безмятежно. – А потом, когда я дом отсужу и продам, переедем в более приличное место.
– Поздравляю, – сказала я искренне. – Я за тебя рада. По-моему, Костя отличный дядька.
– Главное, богатый! – вполголоса подчеркнула Вика.
Я терпеливо вздохнула и спросила:
– Почему ты все время хочешь казаться хуже, чем ты есть? Он же тебе не поэтому нравится.
Лицо Вики стало задумчивым.
– Поэтому, не поэтому, – сказала она сварливо. – Какая разница?
Тут морщинки на ее лбу разгладились, и она улыбнулась.
– Но ты права. Он мне нравится.
– Удачи тебе.
– И тебе.
Она повернулась и легко побежала по мокрой асфальтовой дорожке по направлению к дому. Я молча смотрела ей вслед.
Конец еще одному одиночеству.
Честное слово, я этому рада.
Значит, Вика с Костей решили переехать подальше от Старого Бочарово. Что ж, Элла будет рада.
Хотя нет.
Элле теперь на это абсолютно наплевать. Мне даже кажется, что ей будет не хватать адреналина, который Вика так щедро впрыскивала в нашу кровь.
Дом Стефана опечатали до окончания судебного разбирательства. Помимо Вики на наследство претендовали какие-то дальние родственники, но, сами понимаете, в борьбе с Викой они не имели ни одного шанса.
Как-то раз я увидела торжественный отъезд Вики из дома в суд. Зрелище было эпохальным.
Вика, одетая в черную норковую шубку, вышла на улицу, волоча за собой шлейф из известных и не очень известных адвокатов. Их очки решительно поблескивали, лица были уверенными и бескомпромиссными. Чувствовалось, что это профессионалы новой формации, о которых грезит наша многострадальная страна.
То есть, профессионалы, способные с легкостью выхватить кусок изо рта родной мамаши, прежде чем он достигнет желудка. Так что, чем закончится судебное разбирательство, я не сомневалась. И никакая любовь Вике в данном вопросе разум не затмит.
– Может, так и надо? – спросила я себя перед сном. – Может, Вика права? Нужно дорасти до возраста, когда чувства существуют отдельно, интересы отдельно, и они никогда не пересекаются?
Может, это она и есть, настоящая зрелая любовь?
Ответить утвердительно я не смогла. Но не смогла ответить и отрицательно.
Просто почему-то вспомнилось название духов, когда-то стоявших на бабушкином туалетном столике: «Быть может…»
Прошло несколько дней.
Мелькнул и растворился в вихре приятных и неприятных событий короткий весенний месяц март, настал по-летнему теплый апрель.
Элла с Максимом отбыли отдыхать на Сейшелы, причем их отъезд значительно задержался из-за множества больших и маленьких проблем. Что-то не ладилось с визами, потом не ладилось с билетами, потом Максима не пускали дела, потом он искал надежного шофера, потом дотошно проверял его биографию…
В общем, Максим сильно нервничал.
Элла, в отличие от мужа, вела себя кротко и Макса успокаивала. А я смотрела на них и тихо поражалась происходящему.
Еще месяц назад я бы ни за что не поверила в такое развитие событий.
Но, в конце концов, все утряслось, Генриэтта переехала к бабушке в город, Элла с Максом, торопливо расцеловав меня на прощание, отбыли в аэропорт, и я осталась в доме за хозяйку.
Дни наши потекли мирно и скучно.
Прислуга разленилась. Впрочем, дел в доме не было решительно никаких. Гостей я не зазывала, поэтому повар ограничивался приготовлением легких и незатейливых блюд. Уборка тоже стала казаться не особенно важным занятием, так как устраивать беспорядок в доме было уже некому.
В общем, повар и горничная благодушествовали на своей половине, проводя свободное время за просмотром телевикторин и развлекательных программ.
Иногда Марья Гавриловна выдергивала их из сонного оцепенения и начинала устраивать в доме погромы с мытьем окон и чисткой серебра, но мне казалось, что эти мероприятия она проводит с профилактической целью.
Женя все еще была в больнице, но она поправлялась. Навещать ее не разрешалось никому, кроме матери, и домоправительница регулярно информировала меня о делах дочери. Марья Гавриловна держалась со мной так же, как обычно, суховато и корректно, но напряжение, которое я ощущала в ее присутствии раньше, сейчас ушло.
Я стала частью этого дома. Со всеми его проблемами и радостями. Меня признали.
Скажу честно, я была этому ужасно рада.
Дни мои проходили однообразно. В город я больше не ездила: просыпалась поздно, неторопливо завтракала и брела на прогулку. Возвращалась назад и садилась за инструмент. Позанимавшись несколько часов, обедала и снова брела на прогулку. Возвращалась уже вечером и садилась с книжкой у камина. Ужинала и ложилась спать.
Вот так все незатейливо.
Иногда я включала телевизор и с некоторым содроганием выслушивала очередную порцию ужастиков и страшилок, именуемых «новостями».
А иногда получала удовольствие от неожиданно хорошей и умной программы. Правда, такие программы я видела только на канале «Культура».
К примеру, мне попалась на глаза передача, посвященная великой актрисе и певице, у которой мы с Сашей недавно побывали в гостях.
Я внимательно посмотрела ее от начала до конца.
Екатерина Михайловна выглядела ослепительно. Причем, я так и не смогла решить, когда же она выглядела лучше: сейчас или в ранней молодости?
Саша назвал ее потрясающей женщиной. Я немного подумала и согласилась с ним.
Вспомнила наш визит в дом, увешанный мемориальными табличками, вспомнила стройный силуэт на пороге прихожей, вспомнила густые пепельные волосы, небрежно собранные на затылке, и удивительно ясные, широко расставленные серые глаза хозяйки…
