— Ганнибал, я облажался. Я даже не стану оправдываться.
Ты не зовешь меня Клариссой, и у тебя незнакомый голос.
— Тебе, пожалуй, лучше уйти.
— Нам нужно поговорить. Ты не можешь наказывать меня за то, что я стал жертвой ограбления.
Лисы злобные, они убивают домашних кошек, и ты не исключение.
— Ты ничего не понимаешь, Джо. У меня работа стоит.
— Постой. Позволь мне объяснить!
— Не надо ничего объяснять. Ты в своем репертуаре. Теперь я вижу. Ты постоянно пытаешься что-то объяснять, я отвечаю, что объяснения не нужны, и мы правда старались… И ничего не вышло.
— Ошибаешься.
Ты пожимаешь плечами.
— Мы не подходим друг другу. Вечно извиняемся, перепрыгиваем через несколько ступеней, к чему никто из нас оказывается не готов… Я не испытываю ненависти. И все же знаю, что мы не пара.
— Не поступай так, Мэри Кей. Мы ведь можем хотя бы поговорить?
— Нет, Джо. Ты многого не понимаешь в отношениях, в женщинах. Твои чувства — не моя проблема.
Еще как твоя! Это именно то, что зовется «любовью». Что зовется «мы».
— Да, я знаю.
— Давай вести себя как взрослые люди. Я тоже наделала ошибок. Наверное, слишком сильно на тебя давила, переехав в твой дом, прося всегда быть рядом…
— Ты совсем на меня не давила. Я сам этого хотел.
— У тебя нет права так говорить, Джо. Поступки значат больше слов. А ты сидишь тут и даже не догадываешься, на что я злюсь, да?
— Ты злишься, потому что я исчез. Хотя, Мэри Кей, я же оставил записку…
— Ничего себе записка! «Мэри Кей, мне пришлось уехать в Лос-Анджелес по семейным обстоятельствам. Я позвоню тебе, когда приземлюсь. Мне очень жаль. С любовью, Джо».
Вот почему ты бесишься. Из-за долбаной записки. Однако ты помнишь ее наизусть, и у меня еще есть шанс.
— Прости.
— Твои извинения меня уже не волнуют, Джо. Меня волнует, что ты меня не разбудил, не рассказал, что случилось. Меня волнует, что ты не открылся мне. Когда люди вместе, они говорят друг другу правду, а не выдают отмазку вроде «семейных обстоятельств». Ты должен был потрясти меня за плечо, включить свет, рассказать все как есть и попросить меня поехать с тобой, Джо. Так поступают взрослые.
— Прости меня. Слушай, дело было даже не в семье, не совсем… Просто девушка, с которой я встречался в Лос-Анджелесе, у нее ужасные родители… — Это правда. — И она заболела, и я…
— Джо, время объяснений прошло. Ты зря тратишь мое время.
Ты произносишь это, однако не двигаешься с места, и ты права, но вместе с тем ошибаешься.
— Может, попробуешь встать на мое место, Мэри Кей? Мне прекрасно известно, что ты была замужем. И пусть он покоится с миром, но Фил каждый божий день сваливал на тебя свои проблемы. Он разбудил бы тебя в четыре часа утра без малейших колебаний, а ты задумывалась… Может, я лишь хотел дать тебе выспаться? Может, я лишь хотел таким образом проявить любовь и заботу?
— Может, ты вообще на любовь не способен. — Мои руки покрываются мурашками, новые пули впиваются в голову, в сердце. Ты никогда не говорила мне ничего хуже, а мы сидим на нашем гребаном любовном троне, и ты вздыхаешь. — Извини. Не хотела до этого доводить. Не хотела ссориться и надеюсь, твоей бывшей стало лучше, но у нас с тобой все кончено, Джо. Тебе придется с этим смириться.
Я потираю лоб, чтобы напомнить тебе о своем ранении.
— Что ж, я не согласен.
— Я рада, что ты упомянул Фила… — Зря я вспомнил про твою крысу. — Он действительно имеет отношение к нашей истории. В день, когда я была ему нужна… я была с тобой. Я никогда себя не прощу, Джо. Твое исчезновение, триумфальное возвращение в образе раненого воина… Ты прав. Все это мне и вправду знакомо. Я не собираюсь больше тратить время на заботу о человеке, который может внезапно пропасть, а потом заявиться и требовать понимания. — Ты делаешь глубокий вдох, словно готова завершить нашу книгу, наш роман, а затем протягиваешь мне руку, словно больше не веришь в любовь. И снова произносишь самое мерзкое в мире слово. — Друзья?
Лав не смогла убить меня, однако получила то, на что толкала ее маниакальная депрессия. Она убила нас. Я пожимаю твою руку. «Друзья», — и во всем теле иссякает заряд. Я плетусь на парковку. Я не в состоянии идти пешком или вести машину. Останавливаюсь в тени дерева.
— Такова жизнь.
Смотрю вверх — там Суриката. Пока я отсутствовал, она повзрослела. Или, может, дело во мне, потому что она явно регрессировала. Номи снова в обнимку с «Колумбайном», она прищуривается.
— Номи, — говорю я, — поздравляю с окончанием школы. Как дела?
— Ну, меня хоть не пырнули ножом.
— Это был выстрел. Не смертельный.
Она хочет рассмотреть мою голову, а я прошу ее не подходить ближе, потому что, если ты за нами наблюдаешь (а я надеюсь, ты наблюдаешь), я не должен привлекать внимание к своей ране, хотя я с удовольствием сейчас сорвал бы гребаный пластырь. Она кивает.
— Ладно.
— Слушай, ты прости, что я исчез…
— Да я здесь почти не была. Завела друзей в Сиэтле, часто остаюсь у Дона и Пегги… Когда мы снова переедем к тебе? В «Маршалле» отстойные номера, и комната на двоих с мамой — полный отстой.
Ты ненавидишь меня так сильно, что переехала в старую гостиницу Оливера… Будь ты проклята, покойная Лав Квинн.
— Дело в том, — говорю я, — что твоя мама сейчас мною очень недовольна…
Номи пожимает плечами.
— Мама никогда не бывает довольна. Разве что когда она с тобой. — Она переминается с ноги на ногу в слишком ярких для нее кроссовках с подсветкой. — Ладно, Джо, до скорого. Я хочу сказать, что все нормально. Правда.
Она говорит с такой уверенностью, и она знает тебя так, как не знаю я. Она знает тебя всю свою жизнь, и ее слова верны, Мэри Кей. Ты счастлива рядом со мной, а это главное. Я замечаю тебя в библиотеке. Ты видишь, что мы с Номи разговариваем. Ты понимаешь, что мы неизбежно встретились бы. Суриката срывается с места — «Скорейшего выздоровления!» — а я смотрю в окно и ловлю твой взгляд.
Ты не машешь мне рукой, но и пальцем не грозишь. Поворачиваешься ко мне спиной и притворяешься, что тебя отвлекла какая-то «нафталина», — на самом деле нет, однако ты еще не закончила меня наказывать. Нужно просто все наладить.
Дорога домой дается нелегко, голова болит, и мне, наверное, следовало от парома ехать домой на такси, а потом лечь в постель. В конце концов я не выдерживаю и принимаю таблетку обезболивающего. Беру грязный коврик перед дверью, бросаю в стиральную машину — мне нужно подготовить дом к твоему возвращению — и смотрю, как он вращается в барабане. Ненавижу лекарства… Прикладываю ладони к стеклу, вижу, как плывут лодки, мой рот полон слюны, я потею, а голова полна испорченной сахарной ваты.
