чтобы успокоиться. Эти посты были прекрасны.
— Он не сказал мне.
Сесили прикусывает губу.
— Это хорошее открытие?
Я представляю Клейна подо мной на кровати вечером в прошлую пятницу, слова, которые он хотел сказать, но проглотил по моей просьбе.
Я не позволила ему сказать мне эти три больших слова, но он все равно сделал это. Единственным способом, который он знал, кроме речи. Через рассказ.
— Мне нужно идти, — я отталкиваюсь от стола, нащупывая свою сумочку. Палома разворачивает ее на моем стуле, когда мои дрожащие руки не справляются с задачей.
— Держи, — говорит она безмятежно. — Иди за своим мужчиной.
Будет ли он дома?
Что я скажу?
Неужели я дура? Не слишком ли рано? Слишком рано любить человека, который ставит меня на первое место? Который предложил мне уплыть с острова, вразумил моего отца, терпел Шейна и все остальные махинации на этой неделе?
Нет.
Этого не может быть. Это слишком хорошо. Слишком правильно.
Может быть, влюбленность в кого-то — это не процесс. Это не предопределено, как ключевые моменты в графике. Может быть, это происходит незаметно, когда ты наблюдаешь, как он обнимает свою маму, или крутит велосипед под пологом деревьев, или взбирается на маяк во время шторма. Когда он тянется к твоей руке, когда тебе трудно, просто чтобы дать тебе понять, что ты не одинока. Это когда он узнает, как ты любишь, чтобы тебя целовали, а потом делает это хорошо и часто?
Если так, то у меня есть ответ.
Я поднимаюсь по лестнице в квартиру Клейна. Четыре раза стучу в дверь, и она открывается.
— Пейсли? — на лбу Клейна появились складки беспокойства. — Это ты была на лестнице? Что случилось?
Он протягивает руки, и я не падаю в них, потому что уже сделала это. Я парю.
— Пейсли, — нежно говорит он, поглаживая мои волосы. — Какие-то проблемы? Ты одета в рабочую одежду.
Я качаю головой, утыкаясь носом в его мягкую футболку. Я хочу зарыться в этого мужчину, потеряться в нем и никогда не выходить на воздух.
— Твои подписи, — шепчу я.
Клейн выводит нас из дверного проема, закрывая дверь ногой. Он проводит нас к своему дивану, и когда он садится, я заползаю к нему на колени.
Его взгляд изучает мое лицо, спускаясь вниз по телу.
— Я так понимаю, ты счастлива.
— Очень счастлива. Невероятно.
Он заводит прядь волос мне за ухо и трет мочку уха двумя пальцами.
— Значит ли это, что я могу сказать то, что хочу, вслух, лично тебе в твое великолепное лицо?
— Да, — мои руки пробегают по его волосам, скользят вниз и прижимаются к его щекам.
— Пейсли, я влюблен в тебя. И это ощущение похоже на вспышку, а также на пульсацию. Ты место, где мое сердце может успокоиться, но при этом оставаться самим собой. Твой смех вызывает мой собственный, и я не понимал, насколько это важно, пока не встретил тебя. Быть связанным, любимым, желанным, вдохновленным, быть приземленным, но не привязанным — я ничего этого не знал, пока ты не вернулась в мою жизнь, — Клейн обхватывает мое лицо так же, как я его, впитывая влагу на моих щеках. — У нас что-то было тогда, Пейсли, и у нас что-то есть сегодня, и это говорит мне о том, что у нас что-то будет и через двадцать лет. Через сорок. Через пятьдесят. Мы вечнозеленые.
В моих глазах образуется соленая влага.
— Я верю, что я твоя половинка, Пейсли, но я не верю, что я дополняю тебя. Думаю, ты делаешь это сама, а я здесь, чтобы разделить с тобой это. Думаю, то же самое касается и меня. Мы здесь, чтобы учиться, расти и становиться лучше, и я хотел бы делать это с тобой, без всяких условий. Что скажешь?
Слезы текут по моим щекам. Я не плакса, но здесь я не могу остановиться.
— Я думала, что приду сюда, чтобы сказать тебе, что люблю тебя, — всхлипываю я. — Вместо этого я получила самое сердечное признание в любви, которое когда-либо слышала, — еще больше слез. Вытирать их по щекам бесполезно. Клейн прижал меня к себе, и я не собираюсь разрывать этот контакт.
Он криво ухмыляется.
— Да, ну, я думал, что поехал на остров Болд-Хед ради торта.
Я рассмеялась.
— Клейн-писатель, у тебя есть рот, который говорит красивые слова, и сердце, которое чувствует красивые вещи. Я могу только надеяться, что я так же хороша, как ты, так же вдумчива, так же выразительна. И когда настанет момент, когда я не смогу произносить слова так, как это делаешь ты, я надеюсь, что ты увидишь мои действия и поймешь, как сильно я тебя люблю.
— Общение имеет много форм, — Клейн мягко прижимает меня к себе. Он целует меня так, будто я средство к существованию, и все, чего он желает, — это выжить.
Когда я делаю паузу, чтобы отдышаться, он говорит:
— Я знаю еще одну форму общения, которая так же эффективна, как и письменное слово.
Мои бедра вздрагивают.
— О, да?
Он обхватывает руками мою спину и сильнее прижимает меня к себе.
— Держись, — приказывает он.
Я обхватываю его за шею, и он несет нас в свою спальню.
На ходу целуя его шею, я шепчу:
— Клейн-парень, в которого я влюблена.
— Из всех прозвищ, которые ты мне дала, это мое любимое.
— Я сделаю татуировку на другом бедре.
— И я буду кусать его. Каждый. Чертов. День.
Мы вместе падаем на его кровать.
Стягивая его рубашку через голову, я произношу:
— Пожалуйста, скажи мне, что это обещание.
— Все, что я тебе говорю, — это обещание.
Он расстегивает пуговицы на моих черных рабочих брюках. Я стягиваю с себя блузку. Он зарывается лицом между моих грудей и счастливо мурлычет.
— Пейсли-все, — рокочет он, прижимаясь ко мне.
— Это мое второе прозвище?
Он кивает, беря в рот мой сосок.
— Оно идеально тебе подходит, — бормочет он, обхватывая затвердевшую вершину. — Ты мое все.
Мое сердце разрывается, раскалывается, освобождая место для чего-то нового, большего. Он выравнивается со мной, помечая меня, его взгляд устремлен на меня.
— Я люблю тебя, — хрипит он, когда полностью входит в меня. Он задает идеальный темп, тот, который, как он знает, я предпочитаю, и его «Я люблю тебя» отдается во мне эхом, словно его выкрикнули где-то в пещере. Я слышу это снова и снова, каждый раз, когда он выходит, и каждый раз, когда он возвращается.
Я целую его в челюсть.
— Я люблю тебя, Клейн. Так сильно, что ты даже не знаешь.
Он отстраняется,
