как же ты красива. И как невыносимо желанна.
— Видно, платье и в правду было очень… мокрым, — вернулась я глазами к Стаху, а уже через долечку, и сама к нему прижалась, потому как прямо над нами небо с оглушительным треском разлетелось на части. И из раскрывшихся в нем дыр… — Ну, вот и дождались, — первая крупная капля шлепнулась мне прямо на голую шею, после чего слаженным потоком хлынули на землю все остальные… И мир вокруг будто исчез.
Сначала мы просто стояли, боясь пошевелиться под ливнем. А потом Стах разжал свои руки. И сделал шаг назад:
— Смотри мне в глаза. Смотри мне в глаза, любимая.
— Я смотрю, — шмыгнув носом, провела я рукой поперек лба. Капли, скатываясь по лицу, щекотали кожу и струями стекали под платье. Не говоря уж о нем самом. — Я еще недостаточно промокла? — уточнила, уже начиная подмерзать. Хотя, странно, под летним то дождем да с дриадской кровью. — Стах.
— Еще немного, любимая, еще немного, — с какой-то странной, зачарованной улыбкой произнес он сквозь шум ливня.
— Еще немного, любимый, и я посмотрю на тебя точно также как на волхва в заповедном лесу.
— Да? — неожиданно оскалился он. — Такого явного сходства я не планировал, — и, качнувшись ко мне, прижался в долгом, волнами возвращающем телу тепло, поцелуе…
Он будто бы исполнял какой-то магический, известный только ему ритуал. И я лишь подчинялась, получая команды нежным шепотом. Но, даже внутренне, нисколько этому не противилась. Скорее, наоборот, с изумлением открывая все новые грани самой себя и своего любимого. И ночь эта, досрочно провозглашенная затмившими небо тучами, кажется, длилась вечно. Под все тот же шум проливного дождя и перекаты грома. А под утро в Адьяну прискакал гонец…
Я, казалось, только уснула. Потому что от звука закрывающейся двери, подскочила на разворошенной постели. И попыталась вслушаться в тишину. Но сначала услышала лишь дождь за окном. А потом в комнату вернулся Стах. С белым пятном бумаги в опущенной руке.
— Вот, — растерянно скривился он, взмахнув этим «пятном», а потом, не глядя сел на кровать. — Записка от Кира. Из дворца.
— И что там? — свесив с ним рядом ноги, зачем то прищурилась я в невидимые слова. — Стах?
— Там?.. Кир пишет, что у отца ночью случился сердечный приступ. Все лекари уже в сборе и все необходимые процедуры проведены. Он просто ставит меня в известность. Как обычно.
— Что значит, «как обычно»?
— То, что такое случается не впервые, — посмотрел на меня Стах. — Любимая, мой отец даже по человеческим меркам — очень пожилой мужчина. А уж по кентаврийским… — нахмурился он, отведя взгляд, и внезапно подскочил с постели. — Я туда еду. Сейчас еду.
— Я с тобой, — зашарила я глазами по комнате в поисках одежды, но Стах уже на пороге обернулся:
— Не надо. Лучше поспи. Я все равно скоро вернусь.
— Постой, — повинуясь какому-то странному инстинкту, подорвалась я прямо к нему и обхватила руками. — Там, наверное, холодно. Ты оденься теплее.
— Евсения, ты сама вся дрожишь… Ты чего? Ты что-то предчу…
— Нет!.. Нет. Нет… Нет.
Сивермитиса Тинарры, Зиновия, хоронили через два дня и тоже под дождем. По древней традиции обряд проходил еще до рассвета. И присутствовать на нем могли все желающие проводить уходящего в земли предков правителя. Таких собралось немало, потому как открытое место — пригородная степь, это вполне дозволяла. И теперь, стоя у подножия холма, на пологой вершине которого пылал погребальный костер, я явственно ощущала огромную тяжесть общей скорби, за плечи пригибающую к насыщенной бесконечным дождем земле.
Нас троих определили под матерчатый навес, немного в стороне от остальных участников церемонии. И сейчас слева от меня, под черной вуалью шмыгала носом и беспрестанно переступала копытами рыжеволосая Никс, супруга Кира. А справа застыла, уперев взгляд в щит охранника, Фрона. Я же просто стояла и, поджав пальцы в промокших насквозь туфлях, не отрывала глаз от замершего в отдалении Стаха. Моя собственная траурная накидка позволяла отчетливо видеть его вздернутый к костру на холме профиль, на котором метались под ветром отблески бесчисленных факелов. Мужчина стоял, подставив лицо каплям дождя и этому ветру, почти не мигая. А рядом с ним склонил голову Кир. И больше никого рядом. Сыновья Зиновия скорбят в одиночестве. Как и подобает Неос Сивермитисам.
— Принфис Никс, — заставил меня обернуться вынырнувший из темноты Руд. — висешта Евсения, основной обряд уже окончен. Позвольте предложить вам вернуться назад, во дворец? — приложил он ладонь к груди, а потом качнулся в сторону Фроны. — Вы тоже, госпожа Кави, можете присоединиться. Карета ожидает.
— А как же остальные? — растерянно повернулась я в сторону Стаха, и неожиданно встретилась с ним взглядом. Мужчина, чуть заметно качнул мне головой. — Хорошо… Никс?
— Ага, — напоследок шмыгнула она, а потом, уже напротив Руда, замерла, глядя на погребальный огонь. — Прощайте, Сивермитис, и обещайте мне сниться…
В карете, низкой и просторной, мы сначала все трое долго молчали. Я смотрела в окно, на бесконечные лица кентавров и людей, заполнивших окрестности Прощального холма, и думала о том, что, наверное, надо было видеться с Сивермитисом чаще. И разговаривать с ним, слушать его громкий раскатистый смех, а еще рассказы о сыне и Тинарре. Но, время безвозвратно потеряно. А вот Никс… Она его знала гораздо лучше и искренне любила. Иначе сейчас так искренне не плакала бы, пряча слезы под не снятой до сей поры вуалью.
— Никс.
— Ага-а.
— Ты не замерзла? Здесь есть шаль. Дать тебе ее?
— Палантин, — вздохнув, расслабленно вытянула ноги Фрона. — Евсения, это называется палантин.
Дама эта, взяв надо мной с самого первого дня нашего знакомства, опеку, впрочем, без особого с моей стороны разрешения, при любых обстоятельствах ее продолжала, наставляя меня в местных традициях, правилах дворцового этикета и прочих сторонах местной жизни. Мне же больше была по душе кроткая супруга младшего брата Стаха, находящаяся сейчас, к тому же, в очень трепетном женском положении. Поэтому я лишь скосилась на долечку в сторону своей соседки справа, а потом вновь открыла рот:
— Никс, как ты?
— Все хорошо. Я не замерзла, спасибо, — выдохнула та, и, наконец, сдернула свою завесу, тут же пришлепнув к носу платок. — Скажите мне, что теперь будет?
Вопрос этот заставил меня откинуться на спинку сиденья и вновь отвернуться в темноту окна. За ним сейчас была уже голая степь, хмурая, с силуэтами редких кустов. И сложно было понять в этот предрассветный час, каким проглянет под взошедшим солнцем грядущий день.
— Что теперь будет? — медленно повторила вопрос Фрона. — Есть два пути развития
