план по возвращению Кентаврийской Омеги и сыграла в нем…
— Сама предложила, сама и сыграла, — хмуро вставила я. — Причем, и предлагала тоже самой себе…
— … одну из главных и очень рискованных миссий, — с нажимом продолжил чтец.
— Это почему же, «одну из главных»? Других физиономий в опочивальне Ольбега я что-то не лицезрела.
— Евсения, не разрушай своим эгоизмом стройную картину организации. Тебе итак в ней отведена самая колоритная роль.
— Ну, конечно. На ваши с Храном «колориты» Ольбег бы вряд ли польстился.
— Угу. Нас он встретил не так… радушно, — нахмурился вдруг Стах, но, уже через мгновенье, с укором глянул на меня. — Читаю дальше: «Используя свои природные чары, Евсения вынудила преступника передать национальную реликвию ей…
— Ну, чары свои я использовала чуть позже. И вообще, если уж громоздить с размахом, то вашему автору можно было бы написать, например, что я заставила его покаяться во всех грехах на перекрестке. Или самолично сгрузив на подводу все свои преступные закрома, поскакать на ней в сторону Прокурата.
— А ты, любимая, начинаешь входить во вкус высокой политики, — приподнял газету мужчина.
— Чего? — выкатила я на него глаза. — Да я вообще не понимаю, зачем так врать. Ведь можно же было просто…
— Скромно умолчать о некоторых обстоятельствах нашего «приключения»? — уточнил Стах и, отбросив листы, рывком сел на покрывале. — Нет, до высокой политики тебе еще далеко… Понимаешь, — почесал он пальцем свой сморщенный нос. — Любая страна нуждается в героях. Особенно, Тинарра. Ведь вся власть в ней держится, в первую очередь, не на правильных законах — к «ошибкам» такого рода наш народ, как раз относится терпеливо. А на личном авторитете того, кто стоит у этой власти или к ней приближен. Тинарре всегда были нужны не реформаторы, а кумиры, которые уже потом получали право «реформировать» все подряд.
— Это, как победа в личном поединке? — сосредоточенно нахмурилась я. — Поэтому она так важна?
— Угу. Именно так. И именно после такой «победы» тебя начинают уважать, что дает право и на многое другое.
— Значит, из нас сделали кумиров, — обреченно вздохнула я, а Стах согласно хмыкнул:
— Еще каких… Представляешь, когда умерла мама, в Тинарре объявили трехмесячный траур, а отец еще два месяца потом не выходил из дворца. Из-за этого отменили праздник «Первой лозы» и «Тинаррские состязания пятиборцев», к которым вся страна готовилась два года. Чтобы ты знала, это два самых любимых здесь мероприятия. Однако, ему такие «лишения» простили, потому что любили и понимали. По-настоящему простили. Мало того, после ни разу не произнесли ее имя в присутствии отца, чтобы лишний раз не делать ему больно. Будто мамы и вовсе никогда не было… — замолчал Стах, с прищуром глядя в сторону.
— Будто ее и не было, — эхом повторила я. — Стах…
— Угу.
— А после твоей мамы у Сивермитиса кто-нибудь был?
— Гетеры, — качнул он головой. — Специальные женщины для развлечений. Но, это так — на потребу дня. Точнее, ночи. Они прекрасно поют, декларируют и танцуют, но настоящими подругами стать не могут.
— Понятно. Как тебе Фрона, — водрузила я руки на выставленное мужское колено.
— Фрона никогда не была мне подругой, — удивленно откликнулся Стах. — Мы с ней вообще с детства ладим лишь… короткими временами. Хотя, она умна, образована и по-своему красива.
— Да что ты? А как насчет других ее «скрытых» достоинств? — качнула я Стаховым коленом.
— Понятия о них не имею, — глядя мне в глаза, медленно ответил он, а я лишь прищурилась, вслушиваясь в собственный, вдруг, покрывшийся мурашками затылок. Поэтому, следующий мужской выпад не засекла. — А вот теперь ты точно дослушаешь до последней точки, — злорадно оповестил он мой «вещий» затылок и, обхватив сзади рукой, другой потянулся в траву за газетой.
— А может, не надо? Главную суть я уже уловила. Даже целых две.
— Какие именно? — осторожно уточнил Стах.
— Ну, то, что мы теперь такие впятером герои, что хоть сейчас полководцами и на приступ всех вражьих крепостей.
— Та-ак, а вторая?
— Вторая? — повернулась я к мужскому профилю. — Пора учить эллинский язык, чтобы самой читать все, что захочется.
На что Его Высочество радостно выдохнул:
— Это совсем не обязательно. Завтра я попрошу Макария, чтобы он наложил на тебя соответствующее заклятье — для овладения эллинским и, если хочешь, даже кенво.
— Завтра?
— Угу. Или ты забыла — мы с тобой приглашены на юбилей Национального театра? И то воздушное платье…
— О-о.
— Обязательное участие, — увесомил свою речь Стах. — Так в нашем договоре прописано.
— Вот смогу читать по-эллински, и выучу его наизусть. До последней точки.
— Если ты намекаешь на тот пункт, про уроки вышивания, то он на самом деле числится.
— Ага. Я знаю, — смеясь, запрокинула я голову на мужское плечо и подняла глаза в ветреное высокое небо. — Это я знаю…
Еще с утра там носились синие ласточки, примечая цепким взглядом зазевавшихся на бесчисленных клумбах жуков и кузнечиков. Сейчас же над Адьяной господствовал лишь ветер. Западный ветер, пригнавший сюда неповоротливых, серых туч, которые, как куры на гнездах, будто пока примерялись, колыхаясь грузными провисшими боками. Вот одна из них, та, что ползла ниже других, шеркнулась о свою небесную товарку и звук этот отозвался далеким глухим грохотом.
Я смотрела ввысь, на скопище отяжелевших стихией туч. И грозное действо это настолько меня втянуло, что я явственно, собственной кожей ощутила и их влагу, и холод, там, наверху, и странную томящую боль. Небо словно дышало этой болью и только лишь ждало момента излиться ею на зеленые степи Тинарры.
— Похоже, нас сейчас зальет. Окончательно и бесповоротно… Евсения, ты где у меня? Эй, — дернул плечом Стах. — Август здесь, как и везде на Бетане — сезон дождей. Но, в этом году… что-то рано, — нагнулся он за недочитанной газетой. Я же опустила глаза в ощутимо потемневший сад и инстинктивно передернулась, словно стряхивая тягостное предчувствие:
— Бр-р. Пошли в дом.
— Пошли, — уже стоя, подал мне Стах руку. — А вообще, я дождь люблю. И думал, что и ты его тоже любишь.
— Ага, — напяливая туфли, хмыкнула я. — Последний раз мы с тобой вместе под ним мокли…
— На капище в заповедном лесу, — закончил за меня мужчина и неожиданно расплылся. — Было весело. Давай и сейчас с тобой снова вместе промокнем? А? — обхватил он меня руками. — Знаешь, о чем я тогда думал, стоя у того жертвенного столба, и глядя на тебя, в мокром платье? С волосами, выбившимися от бега и горящими гневом очами?
— Ну и о чем же ты думал? — бросила я тоскливый взгляд на такую близкую сейчас террасу.
— О том,
