Ленивое солнце ползало по храму, влезая лучами в слепящую пудру инея, который осыпался под вороньими лапами. Было холодно и изо рта ксендза вместе со словами молитвы выходил пар. Ему казалось, что в этом мерзком месте из него потихоньку вылетает душа.
— Отпускаю тебе твои прегрешения, дочь моя, во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь, — произнес он и осенил бледное как блин лицо в окошке конфессионала крестным знамением. Ему показалось, что при этом с пальцев в бабку ударила небольшая молния.
— Аминь, — произнесла обрадованная Вахорова. Откинув грязный бархат, она выбралась из своей кабинки и ждала, пока святой отец наденет шляпу и найдет зонтик. Тот шарился в потемках, попадая пальцами в вороньи подарки, еле сдерживаясь, чтобы не чертыхнуться в святом доме. Зонтик закатился под лавку и все никак не попадал под руку. Собрав, наконец, все необходимое раскрасневшийся пан Крысик появился перед довольной бабкой, дав себе слово больше никого в Городе не исповедовать. Никогда! Приложившись к руке патера, Вахорова проводила его к «Генералу Довбору».
Они брели по улицам Города думая каждый о своем: ксендз размышлял о том, какого дурака он свалял, отправившись в поход бросив маленький домик с большим курятником. А бабка напряженно вспоминала во всех ли грехах она исповедалась и стоило ли рассказать о позолоченной дароносице, которую украла в костеле в начале декабря.
У открытого люка она невинно поинтересовалась у ксендза.
— Завтра на месте будете, святой отец? Никуда не уедете же? То плохо у нас последнее время со святостью. Святости вообще не стало, эт самое, зовсим. Грехом этим обросли, как бродяги грязью, не продохнуть чего-то. Не исповедовались давно все. С того времени, как оба ксендза наших утекли.
— Да-да, дочь моя. Буду здесь, если никуда не уеду, — рассеяно и неопределенно протянул пан Крысик и юркнул в смердящую безопасность бронепоезда. Сердце его забилось ровнее. Он подумал, что только что совершил самый богоугодный и героический поступок в своей жизни. Спас еще одну заблудшую душу и направили ее по правильному пути. Порадовавшись этому обстоятельству, отважный пастырь даже кивнул скучающему репортеру, чего раньше не делал никогда. Увидев этот знак внимания Дюбрен удивленно приподнял бровь, а потом вернулся к книге, которую читал. Решив про себя, что падре в конце концов сошел с ума.
Но если бы отец Бенедикт знал бабку ранее, то в жизни бы не дал столь опрометчивого обещания. Потому что наутро у перрона Городской станции толклось с полдюжины ее знакомых, соседок и своячениц. Они квохтали как любимые куры прелата и напирали на охрану. Разбуженный голосами, все еще больной ротмистр вытолкал к ним на растерзание пана Крысика и приказал часовым отогнать гражданских от броневика. Из открытого люка за творившейся суетой наблюдал хохочущий Дюбрен.
— Доминэ вобискум, святой отец! — издевательски крикнул он и отсалютовал пану Бенедикту зажженной папироской. — Будите у этих саваже духовность, будите! Что там у них на завтрак сегодня? Я вам скажу, ваша святость! У них в меню сегодня старенький пеер. Не Бог весть какое блюдо. Постарайтесь остаться в живых, мой вам совет, дружище!
В ответ падре состроил кислое лицо и побрел в сторону костела, окруженный прихожанками. Во главе процессии шагала воинственная бабка Вахорова, которой для полноты картины, не хватало только хоругви и красных крестов на спине. Понурый святой отец боязливо семенил подле нее как пленный сарацин. На повороте этот своеобразный крестовый поход чуть разминулся с двумя конвойными, сопровождавшими пана Штычку, арестованного на этот раз в «Центре польской мысли». Тот вернулся туда за зубом комиссара Певзнера. Ответственный музыкант подозревал, что столь ценный предмет могут похитить. Мало ли что может понадобится человеку во всеобщей неразберихе? Может, и на зуб нашлись бы охотники?
Глава 36. Возьмем, к примеру, мух и навоз…
Вооруженный супницей отставной пехотинец вошел в бывший полицейский участок, где и был задержан разочарованным рядовым Побуркой, забравшимся в заведение в поисках водки. Самого Побурку привлекло затертое слово «Музей», скромно написанное мелом на стене. Прочитав его, он припомнил о техническом музее в Путятино, где добыл две фляжки спирта, разведенного с канифолью. Зловонючая жидкость была незамедлительно употреблена.
Помучившись желудком три дня жолнеж мудро рассудил, что густой еловый выхлоп меньшее зло при полном отсутствии конкуренции со стороны товарищей. Которые также рыскали по пустым окрестностям в поисках еды и выпивки. После Путятино были Мухавец, не принесший абсолютно ничего, Ратно и Замшаны, в котором он к своему восторгу обнаружил «Музей естествознания», образованный местным старичком — любителем. Пить спирт из образцов двухголовых мышей и ящериц Побурка аристократично побрезговал, зато отнял у престарелого энтузиаста запасы спиртного, заготовленные впрок. Непонятную тягу к науке хитрец объяснял общим интересом к прогрессу, выражаясь большей частью непечатно.
— Випьердалай, курва, — кротко отвечал он на все вопросы. Любопытные отставали — мало ли что у него на уме. Может он и не человек уже, а опасный сумасшедший. Много их было в скучном декабре. Незаметно сходивших с ума. На вид вроде обычный солдат, а внутри — пустая безумная темнота. Опасная и непредсказуемая. Такие способны на что угодно, на самые мерзкие поступки, которые человеческих разум не примет никогда. Да и разило от Побурки постоянно канифолью, черт знает почему.
Спирта в музее не оказалось, зато обнаружился тощий лупоглазый пехотинец с супницей наперевес.
— Стац! — грозно заявил любитель науки. — Ронци до гору! Зараз стрельну тебя!
— Да я ж здесь работаю, братец, — оправдывался арестант. — Тут меня любая собака знает.
— Собака может и знает, а я не знаю, — ответил бдительный рядовой Побурка. — Иди давай, не то стрельну.
Схватив музыканта, он проводил его к заспанному хорунжему. Обходившему всю ночь караулы и спавшему от силы четыре часа. Разбуженный деятельным подчиненным, он осоловело моргал, разглядывая долговязого флейтиста, пока не понял, что от него хотят.
Солнце проглядывало из-за дымки, осторожно заползая в тени. По рыночной площади бродили люди. Ротное начальство, выслушав ответы, которые обстоятельно с большим количеством подробностей давал пан Штычка, прикрыло глаза ладонью и уже из этого убежища велело отвести флейтиста к ротмистру. Продолжать допрос было выше его сил. Если блистательного Тур-Ходецкого он еще мог снести из субординации, то от этого слабоумного хорунжему
