сияющее зеркало. Миновала неделя, задержка из обычной превращалась в нечто из ряда вон выходящее, но Шейна гнала от себя дурные мысли.
Утром в двери постучали. Очень робко, застенчиво, Шейне поначалу показалось, будто она ослышалась. Но нет, стук повторился, и она пошла открывать.
На пороге стоял Мрари. Вид у него было смущенный и печальный.
– Что случилось? – внезапно севшим голосом спросила Шейна. Она не хотела думать о плохом, но зло само пришло к ее дому и стояло на пороге.
– «Гок», – словно извиняясь за дурной поступок, развел руками Мрари. – Пришло известие: неделю назад он затонул в открытом море во время шторма.
– Нет! – закричала Шейна. – Нет, этого не может быть! С Айзиком ничего не случилось! Я знаю, я чувствую: он жив!
– Увы, – Мрари тяжело вздохнул и снова развел руками, – увы…
Он остался за порогом, тихонько притворив за собой дверь, а Шейна металась по комнате, не зная, как поступить. Голова не сомневалась в правдивости сообщения, но сердце отказывалось верить, сердце билось так же ровно, как до получения вести. На таком большом судне, как «Гок», несомненно, были шлюпки, кроме того, сейчас лето, вода в море теплая, можно уцепиться за обломок мачты или… ох!
Чтобы не упасть, она оперлась о стену и замерла, прижав руки к груди. От мыслей о шторме у нее начался приступ морской болезни: голова закружилась, а к горлу подступила тошнота.
Мрари засунул голову вовнутрь и негромко позвал:
– Шейна, Шейна! Я думаю, лучше всего пойти к раввину и выяснить, как нужно себя вести в таком положении.
– Да, уже иду, – Шейна решительно отогнала мысли о море, выкинула их из головы, стерла, словно грязное пятно со стола. Подойдя к двери, она заперла ее на защелку и быстро переоделась в черные одежды. Из дома Шейна вышла, закутавшись в черный платок, как и подобает вдове во время траура.
Раввин, ребе Алтер, был очень пожилым человеком. Он ходил по Яффо короткими, нервными шажками, вздрагивая, точно раненая птица. Его бессильно свисавшие руки и в самом деле напоминали перебитые крылья. Многим казалось, будто скоро они заживут, ребе Алтер расправит их и унесется в блаженную высь, полную порядка и святости.
– Ребе, как мне себя вести? – спросила Шейна. – Сидеть шиву, надрывать в знак траура одежду? Заказать кадиш по мужу? Что делать, ребе Алтер, что делать?
– Ничего, – ответил раввин, до которого уже донеслась горькая весть. – Ничего.
– Как ничего? – удивилась Шейна.
– О гибели судна нет свидетелей, – ответил, прищурив и без того узкие от старости глаза, ребе Алтер. – Есть только слухи. Да, «Гок» не вернулся в Яффо. Да, видимо, попал в шторм. Вполне вероятно, что потерпел крушение. Но на основании слухов и предположений я не могу объявить тебя вдовой.
– А что делать, ребе?
– Прежде всего снять черную одежду. И ждать. Ждать, как ждут живого. Жить обыкновенной, нормальной жизнью.
– Но как можно, ребе, как можно после такой вести делать вид, будто ничего не произошло?
Раввин откашлялся и заговорил куда более мягким тоном:
– Жизнь очень неожиданная штука, дочь моя. Даже если судно потерпело крушение, вполне вероятно, что твой муж сумел спастись. На шлюпке или на обломке корабля. А может быть, его вообще не было на «Гоке».
– Но он же прислал письмо…
– Прислал письмо, а потом не успел, или передумал, или возникли другие обстоятельства. Пока в наших руках не будут достоверные показания свидетелей о гибели Айзика, ты должна верить, что он жив. И кто знает, может быть, именно твоя вера спасет его от беды.
И потянулись унылые, скучные дни, похожие один на один. Ничто не радовало Шейну, никакая новость, веселая или горестная, не касалась ее сердца. Его словно завернули в грубую мешковину, да еще не одним слоем.
Она и представить себе не могла, что так привязана к мужу. До сих пор их совместная жизнь представлялась ей листом белой бумаги, на котором можно написать что угодно. И вдруг выяснилось, что он заполнен почти до половины и ни одну из букв нельзя ни зачеркнуть, ни изменить.
Неделю за неделей, месяц за месяцем Шейна жила по привычке, работала, готовила для себя нехитрую еду, ходила в синагогу, молилась. Она сильно похудела, не от болезни или горя, просто аппетит куда-то пропал. Часто за весь день она съедала пару ломтиков черного хлеба, запивая вчерашним чаем.
Приготовленную еду часто приходилось выбрасывать. Был бы кот, она кормила бы его от пуза, но Вацек так и не появился. Зато вместо Вацека в ее жизни возник Мрари.
Первые месяцы после гибели «Гока» он навещал ее раз в неделю. Приносил какие-нибудь сласти, восточные лакомства. Поначалу Шейна не пускала его в дом и они разговаривали через порог, но потом он объяснил, что закон разрешает женщине оставаться наедине с мужчиной, если дверь держать полуоткрытой. Так они и стали поступать, сидели возле стола, пили чай, ели принесенные Мрари сласти и разговаривали.
Темой разговоров всегда был Айзик. Мрари в сотый раз пересказывал подробности их короткого знакомства, но Шейна не уставала слушать и каждый раз просила повторить все сначала. Между ними постепенно установились дружеские, доверительные отношения. Настолько дружеские, что однажды в завершение беседы Мрари предложил ей денег.
– Я вижу, ты тяжело и много работаешь. Для чего? Я с радостью оплачу все твои расходы, а когда вернется Айзик, вернешь мне долг.
– Зачем? – удивились Шейна. – Мне хватает на жизнь и еще остается. Ем я очень мало, одежду не покупаю, детей, увы, нет. На что тратить деньги?
Прошли, промелькнули, нудно протянулись полгода. И с каждым месяцем надежда на возвращение Айзика таяла, как утренний туман под лучами восходящего солнца. О судьбе «Гока» новостей не было. Судно исчезло вместе со всей командой, грузом и пассажирами. Шейна сходила еще раз к ребе Алтеру, но тот лишь сокрушенно поднял брови.
– Я ведь тебе уже все объяснил, дочка, и ничего нового добавить не могу.
Несчастье случилось в один из зимних штормов. Волны просто взбесились, и многие фелюки, стоявшие в гавани под защитой пирса, разбило о сваи. В том числе и фелюку Айзика.
Несколько дней Шейна соображала, как быть. На покупку новой фелюки денег пока не хватало, хотя можно было одолжить и потихоньку отдавать. Но в любом случае заниматься всем этим надо было не раньше весны, после Пейсаха, когда стихнут злобные зимние ветры и море успокоится. А пока… пока ей пришлось снова взяться за стирку.
Зимние субботы заканчиваются рано. Шейна послушала авдалу в синагоге, произнесла положенные слова отделения святого дня от будней и отправилась домой.
