не спорят и с богами тоже. Но променять его солнечную улыбку на тоскливую и привычную серость? Нет, она не могла.
– Если я гневлю богов, пусть они и карают. Я не стану гнать его от себя.
Староста кивнул, словно и не ожидал другого ответа. А в дверях обернулся и снова повторил:
– Ты не сможешь родить ему дитя. И ты это знаешь. А вот знает ли он?
И все завертелось. Будто не было других восьми жриц, будто весь свет сошелся клином на одной Альмире. Староста выбирал и выбирал ее в обряды.
После первого обряда, который она совершила с тех пор, как Альгидрас стал ее, он не приходил две седмицы. Она видела его в деревне, один раз даже окликнула, но он не оглянулся, точно не слышал. А через две седмицы пришел сам. Долго бродил по ее покоям в молчании, переставлял вещи с места на место, хмурился, кусал губы. А она сидела у стола и делала вид, что занята завариванием трав. И все гадала: уйдет или закричит? Он не сделал ни того, ни другого. Просто подошел к ней и обнял. И она впервые разрыдалась на его плече.
И рыдала потом каждый раз, когда он приходил в ее дом после обрядов. И ей самой казалось, что она пахнет другими мужчинами, хотя знала, что ванна и благовония заглушают все. Иногда она задумывалась, чего стоили ему эти приходы. Он ни разу не упрекнул ее ни словом, ни взглядом, хотя не раз и не два она молча целовала сбитые костяшки на его руках, понимая, что он, конечно же, не затеет ссоры ни с кем из этих мальчишек – это глупо: он знал, кто она и для чего предназначена. Но это знание, даже при всей его учености, не удерживало его от того, чтобы сбивать руки в кровь о безмолвные камни на той самой тропке, по которой когда-то его отец каждый вечер спешил к Той, что не с людьми.
Однажды Альмира набралась храбрости. Был ясный, солнечный день, и младший сын старосты сидел на крыльце ее дома и точил охотничий нож. Альмира стояла на веранде и думала о том, что как-то незаметно ее дом наполнился его вещами: здесь стали появляться тяжелые книги в кожаных переплетах, его одежда, деревяшки, становившиеся после фигурками, глядя на которые казалось, что они вот-вот оживут. И ей это очень нравилось. Будто жизнь становилась настоящей. И так хотелось, чтобы однажды на дверном косяке, как раз рядом с его плечом, появились неровные – лесенкой – отметины, которые бы каждый год показывали, как выросли их сын или дочь.
Он точно почувствовал ее мысли и обернулся. Его глаз был прищурен от яркого солнца, волосы взлохмачены, а к щеке прилипла свежая стружка. Верно, опять что-то вырезал. И был он таким родным, роднее всех богов, которым она служила. Он улыбнулся, и Альмира подумала, что откладывать разговор глупо. Пусть уже все решится наконец.
Она подошла ближе и присела на корточки. Он потерся носом о ее нос, и ее сердце привычно сладко зашлось.
– А я ведь старше, знаешь? – вдруг спросила Альмира.
– Знаю, – усмехнулся он. – А почему спрашиваешь?
– Я постарею скоро, – ответила она почти шепотом в его губы.
Он отклонился назад, посмотрел на нее внимательно и звонко расхохотался.
Она почти собралась обидеться, а он уже притянул ее к себе и прошептал на ухо:
– Ты лучше всех. Глупости не говори!
– И ты со мной будешь? – Ей правда было важно знать.
– Альмира, я всегда буду с тобой, что бы ни случилось. Почему ты спрашиваешь?
– Я… никогда не смогу родить тебе дитя. Нам… отвар дают все годы. Жрица не может родить дитя. Она не может быть связана с одним мужчиной.
Он посмотрел мимо крыльца на тонкую березку у окна.
– Ты уже связана с одним мужчиной.
Потом на миг сморщил нос и добавил твердо:
– Обряды – другое.
– Ты молод. Твоя женщина должна принести тебе детей. Слышишь?
Только боги ведали, чего ей стоили эти слова. Вот сейчас он встанет и уйдет. И будет прав. Он молод. Вся жизнь лежит перед ним.
– Староста снова приходил? – медленно спросил он, все еще не глядя на нее.
– Откуда ты знаешь?
– Ты другая после его приходов. Грустная, смотришь так, будто я вот-вот плохое что сделаю. Или уйду. А я не уйду, Альмира, – вдруг обернулся он к ней. – И моя женщина принесет дитя! Слышишь?
Он резко притянул ее к себе и прижался губами к виску.
– Если хочешь дитя – будет, – твердо повторил он.
– Ты совсем не слышал? Я не могу!
– Все я слышал, – сердито сказал Альгидрас, решительно встал и исчез в доме.
Альмира осталась сидеть на крыльце, не зная, чего ждать дальше. Разум все понимал, а сердце – глупое, женское, что так к богам и не ушло, – трепыхалось в груди. Неужто правда? Неужто все может быть? Или он просто хотел ее успокоить?
Он вернулся скоро, сжимая в руках выцветшую ткань. Альмира с удивлением узнала в куске ткани платье. Он сел рядом, не глядя на нее, и твердо произнес:
– Что сотворил один отвар, другой всегда исправить может. На то воля богов.
– Богов? – Альмира расхохоталась и тут же зажала рот рукой, боясь, что смех станет слезами. – Мы прогневали всех богов самой нашей связью. Не станут они нам помогать!
– Боги мудры, Альмира… – медленно произнес Альгидрас. – Моя мать… та, что родила, тоже прогневала всех богов, но я появился на свет. Это ее платье. Мне… Алика отдала.
Альмира впервые услышала, что он назвал жену старосты по имени. До этого он не называл ее никак.
– Сказала: «Пусть будет. Память». Оно со мной все учение прошло, – усмехнулся он.
Альмира затаила дыхание. Они много разговаривали, но никогда – о том, что тревожило его: о родителях, о семье. Точно запрет стоял на этой части его жизни.
– Моя мать вышила эти узоры на всех своих платьях, – его пальцы разгладили потемневшую от времени вышивку. – Я долго искал, что это значит. А потом нашел. Это не хванский узор. Не нашим богам молилась она о сыне. И те помогли.
Альмира протянула руку и не решилась тронуть ткань. Но он сам взял ее ладонь и приложил пальцы к жесткой вышивке.
– Если я вышью этот узор…
– Нет, – он повернулся и посмотрел в ее глаза. – Ты не будешь делать ничего. Только пить отвар. Боги помогли, но за то наказали.
– Но как тогда…
– Верь мне, – улыбнулся он.
И появились в той части дома, куда не ступал никто, кроме них двоих, узоры-заговор. Оплели окна, сундуки, ложе. И пахло в доме деревянной стружкой и горькими травами, и замирало сердце оттого, что казалось, будто чужие боги слышали те заговоры.
А потом случилась та ночь, когда староста дозволил чужеземцам остаться в деревне.
С самого утра тогда все было не так. Он все хмурился и кусал губы, а она не знала, как сказать ему, что чудилось ей, будто под сердцем теплится новая жизнь. Что случилось чудо, что он все-таки смог.
Она уже засыпала, когда его плечо выскользнуло из-под ее щеки. Он бесшумно встал, стараясь ее не разбудить, но она все равно распахнула глаза. Стало тревожно. Впрочем, ей отчего-то сейчас все время было тревожно.
– Что такое?
– Спи, – он коротко улыбнулся и быстро поцеловал ее в нос.
Она сонно улыбнулась в ответ, но улыбка тут же слетела с губ, когда она увидела, что он снимает со стены ножны с коротким мечом и убирает в сапог охотничий нож.
– Что? – повторила она.
– Не знаю. Шум. Собаки.
И только тут Альмира поняла, что вправду в деревне заходятся
