что не сгорел. Отдай хванцу. Скажи: пусть его боги будут добры к Насиму. Это мое имя.
Я почувствовала комок в горле, принимая кинжал.
– Спасибо, Насим! Я передам. И свиток, и кинжал.
– Ну, беги, краса! – строго произнес купец, хотя глаза на морщинистом лице улыбались. – Беги быстрее ветра. Нынче гроза будет.
И я побежала, думая только о том, как бы поскорее передать подарки Альгидрасу.
Младший сын старосты совершенно не походил ни на кого в роду. За время, что он пробыл в Савойском монастыре, его успели подзабыть на острове. Да и что было помнить? Иногда Альмире казалось, что староста будет только рад, если младший сын не вернется из учения. Даже ценой того, что прервется нить передачи знаний в роду.
Но он вернулся. Альмиры не было среди тех, кто встречал его на берегу. Правду говоря, она вообще не знала, встречал ли его кто-нибудь, кроме старосты. По обычаю должны были мать да еще старший брат. Но с братьями дружбы у них не водилось, а мать…
Альмире минуло пять весен, когда у старосты родился младший сын. Она была совсем дитя, но то, что врезается в память в детстве, остается на всю жизнь. Старосту осуждали все: мать Альмиры, отец, бабушка и всяк приходивший в дом. Только и разговоров было о гневе богов. Все повторяли, что староста потерял разум.
А Альмира смотрела на него и думала: да, наверное, вправду потерял, раз взрослые так говорят. Только ее не пугала Та, что не с людьми. Наверное, потому, что когда Альмира год назад, погнавшись за котенком, забралась на высокий уступ и не смогла после оттуда слезть, а никто из родичей все не приходил и не приходил, на ее зов о помощи пришла Та, что не с людьми. Это был первый раз, когда Альмира видела ее вблизи. Это сейчас Альмира понимала, что та была совсем девчонкой. Но в четыре года все, кто намного выше, кажутся взрослыми. По правде сказать, Та, что не с людьми, была тонкой, как веточка, и такой, что глаз не отвести. Наверное, потому, что родилась она не здесь, а приплыла из-за далекого моря. И почему-то никто не взял ее на воспитание, кроме Той, что не с людьми. И она стала такой же. Это только став взрослой, Альмира поняла, что признать свою судьбу и смириться с ней – разные вещи. Так и Та, что не с людьми, видно, не до конца осознала, что принадлежит богам, и на свет появился младший сын старосты. Такой же тонкий, как веточка, и с такими же глазами, как у матери, серыми-пресерыми.
Иногда Альмира думала, как бы сложилась ее жизнь, если бы она была не она. Если бы в тринадцать весен старый жрец не выбрал ее в служение богам. Она была старшей дочерью в роду, у матери были еще три дочки и два сына. Было кому продолжить род, и мать не должна была горевать. Но Альмира видела, что выбор жреца не по нраву родителям. И хотя ей самой было радостно стать избранной, отчего-то из-за грусти в глазах матери тоже хотелось плакать.
Ее обучили старшие жрицы, ее подготовили к тому, как она будет служить богам следующие двадцать лет. Каждый мальчик, достигнув пятнадцати весен, должен был пройти обряд посвящения в мужчины и познать первую женщину. Их было девять жриц. Девять тех, что становились первыми для каждого мужчины-хванца.
Альмиру подготовили… Она верила в то, что она избранная. Она накрепко заучила каждый шаг обряда, неотступно ему следовала и помнила, что принадлежит не себе – богам. Только нет-нет и вспоминались серые-серые глаза Той, что не с людьми, пошедшей против воли богов и родившей сына. И пусть она расплатилась за это жизнью, но она… любила и была любимой. И в голову Альмире порой лезло вот такое – женское, ненужное, совсем несбыточное.
Тех, что не с людьми, боялись и сторонились. Жриц же… Нет, их не боялись, не сторонились. Их приглашали на праздники и позволяли играть с детьми. Их уважали и почитали, к ним трепетно относились мужчины. Только… у них больше не было семьи. И жизни тоже не было. Поначалу Альмира еще ходила в дом матери, а потом перестала, поселившись одна в том же доме, в одной из комнат которого проходили обряды. И вспомнила, что, едва став жрицей, удивлялась тому, что другие восемь жриц живут каждая в своем доме, почти не заходя в те дома, где родились.
Когда пришла пора посвящения младшего сына старосты, Альмира втайне надеялась, что староста выберет ее, хотя понимала, что шансы невелики. Она не была особенно красивой, а староста всегда выбирал для сыновей самую красивую жрицу. Она не была самой опытной и даже не была самой хрупкой, чтобы мальчик чувствовал себя рядом сильным и уверенным.
Однако случилось чудо: выбор пал на нее.
Младший сын старосты был в меру взволнован, в меру спокоен, ему не нужно было подсказывать, какой шаг обряда следующий. Он не пролил вино и сказал верные слова, принимая серебряный обрядовый нож, передавая который Альмира, согласно обычаю, вручала ему всю себя без остатка, и пути назад больше не было: уже не люди – боги становились свидетелями. А когда все закончилось, он вдруг сказал:
– Холодно здесь.
А она рассмеялась и спросила:
– Неужто замерз?
На что он впервые ей улыбнулся, а потом прижался щекой к ее носу и сказал:
– Нет, у тебя нос холодный.
Никто никогда не замечал, что ей холодно или что она устала.
Младший сын старосты остался до утра. Обряд позволял остаться, но они никогда не задерживались. Каждый мужчина торопился к своей семье на празднество. Наверное, его просто никто не ждал. Наверное… Но ей хотелось думать, что причина была в другом.
Спустя две седмицы у нее начался кашель. Так уже бывало раньше, после того как она зимой сильно простыла. Кашель вернулся в разгар весны, и с ним не было никакого сладу. Какие уж тут обряды, когда сил с постели встать нет?
Но не бывает худа без добра. Младший сын старосты заглянул к ней вечером с каким-то отваром – травы пахли незнакомо, и кашель прошел через три дня.
И так случилось, что младший сын старосты стал приходить к ней просто так. Они подолгу разговаривали. Больше говорил он. Ей было страшно интересно слушать про его путешествия. Он много знал и был славным рассказчиком. А еще он улыбался, будто солнышко светило. Альмира поняла, что так улыбался он только ей.
Однажды она спросила старого жреца, не гневит ли она богов тем, что они стали друзьями. Жрец ответил, что в жизни на все воля богов и, если так случилось, значит, так нужно. Только смотрел при этом строго и печально. Альмира же вдруг поняла, что, даже если бы жрец ответил иначе, она бы ни за что не променяла то, что обрела, на милость богов.
А потом как-то само получилось так, что младший сын старосты стал, верно, первым из хванов, кто второй раз взошел на обрядное ложе, влившись в ее жизнь.
Спустя полгода к ней наведался староста хванов. Он долго расспрашивал о неважном: о здоровье, о том, все ли по нраву. А потом вдруг сказал:
– Ты никогда не принесешь ему дитя. Ты это понимаешь?
– Не тебе говорить о том, что в жизни есть невозможное, – дерзко ответила она тогда.
– Твое тело отравлено за столько лет. Оно не способно родить ничего, кроме обрядовых слов. Альгидрас слишком молод и мало повидал в жизни. Верно, это моя вина, что он привязался к тебе. Пока все не зашло слишком далеко, сделай так, чтобы он больше к тебе не ходил.
Она должна была повиноваться. Со старостой
