более разделена разногласиями по поводу всеобщих выборов ашкенази, доктора Луиса К. Герштейна, в качестве главного раввина (фракция, придерживающаяся традиций, хотела бы видеть лондонского доктора Гаона, испанца), и продолжающейся германизацией американского еврейства[18], сегодняшние члены «Первых еврейских семей» считают себя хранителями пламени, хранителями того, что когда-то имело огромное значение для истории и человеческого духа и о чем все еще стоит помнить.
Большинство членов семей «старой гвардии» сегодня не отличаются особой набожностью и лишь символически соблюдают субботу и другие святые дни. Хендриксы, Лазарусы, Кардозо и Натаны 1970-х годов в большинстве своем не ведут кошерного хозяйства, как и несколько поколений. То, что им пришлось пережить за долгие века, — явление специфически американское. В ауре религиозной терпимости и, в случае старой гвардии, социального признания, их ранняя потребность в религии, похоже, значительно уменьшилась. Возможно, религия расцветает сильнее всего, а ее формы приобретают более яростное значение, когда она запрещена или запрещена. Одно из последствий инквизиции было противоположным ее намерениям: она заставила испанских евреев еще больше решиться быть евреями. В новом мире, когда давление на евреев постепенно ослабевает, эта решимость также ослабевает.
Произошло то, что благоговение перед прошлым заменило религиозную убежденность. Старые сефардские семьи сегодня часто выглядят так, будто поклоняются истории больше, чем иудейскому Богу. Старинные портреты и кружевные родословные, эскулапы и гербы стали их завещаниями и молитвенниками. Списки дней рождения прабабушек и прадедушек на фронтисписе семейной Библии, кажется, имеют большее значение, чем сам текст. Даже настойчивое стремление сефардов сохранить ортодоксальную форму богослужения — вопреки тенденции к модернизации и американизации, наметившейся среди евреев всей страны, — выглядит скорее жестом ностальгических чувств, жестом почтения к прошлому, чем чистой религиозностью. Ведь прошлое поставило этих «немногих из нас» — теперь уже столь тесно взаимосвязанных — в такое положение в Америке, которое является особенным, своеобразным, уникальным.
В 1897 г., когда «Шеарит Исраэль» наконец-то собрался перевезти свою общину в новое красивое здание, не было никакой вероятности того, что этот переезд будет воспринят как попытка «стать в один ряд с прогрессом». Напротив, это была попытка приобщиться к прошлому. В стенах большой синагоги находится вторая, гораздо меньшая синагога — точная копия первой синагоги в Америке, которая стояла на нью-йоркской Милл-стрит триста с лишним лет назад. Зайдя в «маленькую синагогу», вы попадаете не только в старый Нью-Йорк, но и еще дальше в прошлое, в средневековую Испанию. На стене висит старинный испанский календарь, на котором буквами H, D и S — hora, dia, semana — отмечены часы, дни и недели. Тяжелые латунные подсвечники, возможно, также привезены из Испании. Субботний светильник был подарен семьей Хаима Саломона. Оловянные колокольчики были изготовлены колонистами около 1694 г., до того как у них появилось серебро. Свитки, хранящиеся в ковчеге, изорваны и испачканы водой и кровью. Во время революции пьяный британский солдат выстрелил в чтеца в синагоге; на них остались пятна его крови. Позже второй пьяный солдат бросил свитки в грязь. (Есть сведения, что оба преступника были отданы англичанами под трибунал).
Снаружи, в самой синагоге, сидячие места, разумеется, разделены. Прекрасная музыка сефардской службы — еще одного сильного эмоционального оплота общины — восходит к старым испанским народным песням. За несколько веков в ней произошли лишь некоторые изменения. Триста лет назад официальным языком синагоги был португальский. Однако в 1728 г. община пересмотрела свои «полезные правила и ограничения» и постановила, что «Парнас обязан дважды в год заставлять читать эти статьи в Синагоге как на португальском, так и на английском языках».
Молитва за правительство, которая в то время была частью ритуала, по понятным причинам также подверглась пересмотру. Первоначальная молитва благословляла:
Sua Real Magestade nosso Senhor Rey Jorge o Segundo, as suas Reales Atezas Jorge Principe de Veles, a Princesa Douger de Veles, o Duque & as Princesas & toda a Real Familha, a sua Excellencia o Honrado Senhor Governor y todos os Senhores de sea Concelbo, o Magistrado desta Cidade de New York e todos os seos Deredores ...
Благословения больше не предлагаются «Его Королевскому Величеству, нашему Государю Георгу Второму, Их Королевским Высочествам Георгу Принцу Уэльскому, Вдовствующей Принцессе Уэльской, Герцогу и Принцессам и всей Королевской Семье, Его Превосходительству Губернатору и всем господам из его Совета, Мэру Города Нью-Йорка и всех его окрестностей». В остальном же ничего не изменилось.
На углу Семидесятой улицы и Западного Центрального парка спокойно стоит «Шеарит Исраэль». По всей видимости, «Шеарит Исраэль» выбрал себе адрес в более старом и уютном Вест-Сайде, а не на роскошной Пятой авеню. Шерит Исраэль смотрит почти прямо через парк в сторону нового храма Эману-Эль с укоризной.
Раз в год, в День поминовения, члены «Шеарит Исраэль» собираются в синагоге на завтрак, а затем отправляются в центр города, чтобы нанести памятные визиты на могилы предков первых американцев на старейших еврейских кладбищах Америки. Всего будет посещено три кладбища: крошечное на Чатем-сквер, еще более крошечное треугольное кладбище на Западной Одиннадцатой улице в Гринвич-Виллидж и несколько более крупное на Западной Двадцать третьей улице, неподалеку от места убийства Бенджамина Натана. Все они являются испанскими и португальскими кладбищами, а на двадцать первой улице находится могила одного из пресвитерианских кадвальеров Нью-Йорка, который, видимо, совершил нечто очень скандальное, раз был помещен туда в чужой кукурузе.
Самым важным из трех кладбищ является кладбище Chatham Square, поскольку оно самое старое. Самое раннее захоронение на нем датируется 1683 годом — всего через год после покупки земли. Кладбище Chatham Square — тихое и спокойное место, немного удаленное от шумного Чайна-тауна, расположенного неподалеку. Земля покрыта прочным зеленым плющом, между старыми камнями проложены дорожки, посыпанные гравием, в тени кружевных ветвей трех айлантов. Не все надписи сейчас можно разобрать. Когда-то кладбище было в шесть раз больше, но город вторгся в него, втиснул, втиснул и сузил настолько, что создается впечатление, что здесь остались только самые крепкие из того раннего, крепкого рода. Здесь есть Гомесы, Лопесы, Сейшасы, де Люсены, Харты, Пейшотты, Лазарусы — многие из них были убиты во время революции, а также молодой врач, работавший во время одной из периодических эпидемий желтой лихорадки в Нью-Йорке, надпись на котором гласит:
В ПАМЯТЬ ОБ УОЛТЕРЕ ДЖ. ДЖУДЕ,
СТУДЕНТА-ФИЗИКА, ИЗМУЧЕННОГО
В РЕЗУЛЬТАТЕ СВОИХ УСИЛИЙ ПО ОБЛЕГЧЕНИЮ СТРАДАНИЙ
СВОИХ СОГРАЖДАН ВО ВРЕМЯ СТРАШНОЙ ЭПИДЕМИИ.
КОТОРАЯ ПОСЕТИЛА ГОРОД НЬЮ-ЙОРК В 1798 ГОДУ, ПАЛ ЖЕРТВОЙ ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
ЖЕРТВОЙ ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА...
15 СЕНТЯБРЯ 1798 ГОДА В ВОЗРАСТЕ 20 ЛЕТ
