Сысой, – удобрять поля не чем, запускать пашню под пар – мало земли».
А дождь все моросил. Снилась дочурка, то плакала, то смеялась. После этих снов Сысой ходил рассеянным, как старик забывался в обыденных делах. Редут часто навещали работные из Ново-Архангельска, привозили компанейское паевое довольствие и новости: для улучшения торговли и примирения с колошами у них стали закупать меха в два раза дороже прежнего. Узнав об этом, взбунтовались кадьяки и алеуты, враги тлинкитов-колошей. Правителю пришлось добавить вознаграждение и им тоже. Но все это проходило стороной, доносилось до Горячих ключей через слухи. В Озерском однообразие жизни и дождь так изводили людей, что приказчик стал тайком покупать ром и тихонько попивать, запрещая делать это гарнизонным служащим, у которых жалованье было вдвое меньше.
Вскоре его вызвал к себе главный правитель. Сысой подумал, служащие донесли, что не напиваясь до буйства и беспамятства, он все же грешит в одиночку. В Ситхинском порту стояла нестерпимая вонь. С прибывшего из Охотска брига выгружали бочки с солониной, вскрывали их на берегу при главном правителе. Чистяков в парадном мундире зажимал нос шелковым платком и матерно поносил охотских снабженцев. Из ста бочек солонины, отправленных из Охотска, девяносто три были с тухлой говядиной. Сысой с досадой подумал, что прибыл под горячую руку начальства и получит разнос вдвойне.
– Это что? – Заметив приказчика возле себя, прогнусавил в руку главный правитель.
– Тухляк! – Пожав плечами, ответил Сысой.
– Вот именно, тухляк, а не солонина! Можно такое есть?
– Коли свиней перебили, оттого, что мясо рыбой пахнет, такой тухляк теперь и кадьяки есть не станут. Раньше, бывало, любили с душком. Переменилось все! – говорил, растягивая слова и внимательно глядя на главного правителя. Старался по его лицу понять, для какого разговора вызван. – Сколько помню, Компания часто присылала ненужное, а то и переломанное. – И осторожней, вкрадчивей добавил: – Как сказывал военный мореход Головнин, от Питера до Кадьяка – одни воры…
Правитель метнул на приказчика разъяренный взгляд, высморкался, отплевался, засвидетельствовав присланную провизию, передал дело приказчикам и кивнул Сысою, чтобы следовал за ним на гору, к дому правителя, где смрад не так ощущался. Там лицо Чистякова стало приветливей, он сообщил, что с этим вонючим транспортом прибыл после обучения за морем Федор Слободчиков, а из Росса – другой сын, калифорнийский кузнец с детьми и сожительницей. Сысой обрадовался, затоптался на месте, справляясь с обуявшими чувствами при начальнике. В следующий миг удивился, что Петруха, против уговора, возвратился с семьей.
Правитель же вызвал приказчика не только для того, чтобы порадовать встречей с детьми.
– Говорят, не самодурствуешь, но дуреешь от скуки? – Взглянул пристально и строго.
– Дурею! – признался Сысой.
Вместо того, чтобы обругать и наставить Чистяков всего лишь укорил:
– Приказчик ты, прямо скажу, ни плохой, ни хороший, а вот байдарщик, слышал, отменный.
– Кое-что добывал, – насторожился Сысой.
– Вокруг Ситхи зверя выбили. Ситхинскую партию я отпустил по домам. Но мне прислали известие, что каланы появились на Курильских островах, и Правление решило восстановить факторию на Урупе. Старовояжные служащие посоветовали отправить тебя передовщиком. Пойдешь?
– У меня контракт кончается, у сына тоже, надо встретиться, поговорить, подумать.
– Думай! А как надумаешь, выбери двенадцать промышленных по своему усмотрению и сорок партовщиков с семьями. Путь не близкий, промышлять будете не один год, пусть все идут с женами и детьми. Жалованье отменяется, будете промышлять с паев, как прежде.
– С паев лучше, – мысленно напрягаясь, пробормотал Сысой. Его донимала мысль, что острова недалеко от Камчатки, а Камчатка от Охотска. Чистяков будто понял его без слов, с усмешкой добавил:
– Новые паспорта получите на Камчатке, в Охотск нынче плыть нет надобности.
– Это тоже хорошо! – снова пробормотал, поднимая на правителя туманный взгляд.
– Грузись на «Байкал», его поведет Этолин, – будто уже получил согласие, приказал правитель.
– Немец или наш?
– Адольф Карлович – россиянин, финн, был вольным мореходом в младшем статском чине, ходил к северу от Бристоля, описал берег, искал старые русские селения, основанные до экспедиций Беринга.
– Нашел? – встрепенулся Сысой.
– Нет! Если и были, то следов не осталось, а Главное правление требует…
– В младшем чине это хорошо – меньше чванства. – Кивнул Сысой. – Хотя… Бывает и наоборот.
– Этолин давно просился в Военно-Морское ведомство, даже грозил уволиться из-за отказов. Муравьев помог ему перевестись в морской офицерский чин. Перевели! – усмехнулся правитель и поторопил приказчика, затеявшего пустопорожний разговор: – Иди, думай и подбирай людей. Леса на Урупе нет, от старого, брошенного стана вряд ли что осталось после двадцати-то лет, доски бревна возьмешь отсюда и сколько надо.
Уже развернувшись к выходу, Сысой обернулся:
– А в Озерский кого?
– А сына твоего, Федора! – усмехнулся правитель. – Грамотен, проворен, исполнителен.
Сысой вышел, немного раздосадованный, что все уже решено за его спиной и довольный тем, что опостылевшая служба закончилась. Он был бы рад за сына, молодому да проворному, при хорошем жалованье, в Озерском можно послужить и проявить себя, если бы не эскимосская кровь по грехам отца.
У него самого еще был выбор: Уруп или Охотск.
Моросил ситхинский дождь. Тучи скрывали вершины гор, среди них ничем не выделялась гора святого Лазаря с провалившейся вершиной. Облака волочилось по ее склонам, уныло стучали топоры, мокрые плотники угрюмо строили новый причал. Приглушенно, как из-под одеяла, звенела рында, отбивали полдень. Сысой спохватился, что забыл спросить правителя, где остановились сыновья, но прикинул, что Федька после вояжа, должно быть, отдыхает в подэтаже, спросил караульного и не ошибся.
В первый миг встречи на лице сына мелькнуло недовольство, что помешали его отдыху, но он справился с чувствами, заулыбался, сбросил одеяло, обнял отца. Перед Сысоем стоял креол, чужой и будто знакомый. В приуженных глазах – начальственный холодок, стылая, высокомерная самоуверенность. Под носом черный пушок пробившихся усов.
– Слышал, прочат на мое место?! – не нашелся, что другое сказать сыну.
– Без службы не останусь, уклончиво отвечая, он потянулся и отец почувствовал, что с сыном говорить не о чем. Впрочем, ничего другого и быть не могло, много ли они жили вместе. А опасливая мысль рвалась на язык: сын не чужой, хотелось предупредить и, при том, не обидеть. Вздохнув и покряхтев, Сысой мотнул бородой:
– Не боишься?
– А чего мне бояться? – насмешливо взглянул на него
