Федор.
– Природными русскими править придется, а они, сам знаешь, что простят своему, того не простят креолу.
– Ну, это мы еще посмотрим, с той же самоуверенной усмешкой обронил Федор и его черные глаза холодно блеснули.
Сысой снова вздохнул, опустил голову, думая о том, что все-таки обязан был сказать.
– А ты куда? – вымученно спросил Федор, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– На Уруп! Все ближе к Сибири! – пробормотал Сысой и подумал, что уже сделал выбор. – Петруху с Богдашкой видел?
– Видел! – отчаянно зазевал Федор, показывая крепкие эскимосские зубы.
– А я еще нет! – стал прощаться Сысой.
Ноги сами собой понесли его в нижнюю казарму, Петруха был там, после морского вояжа его еще не приставили к компанейским работам. Встреча со старшим случилась теплей и душевней, чем когда-либо прежде. В казарме Сысой застал Богдашку Васильва, служившего приказчиком компанейского магазина с высоким жалованьем.
– Дивишься, что с семьей? – спросил сын, самоуверенно глядя на отца. – Возвращаться в Сибирь я не раздумал, а бросить семью не смог. Да и женка не захотела расставаться. Будь, что будет. Поп Фрументий обещал обвенчать и крестить сыновей по полному чину. Буду возвращаться с приплодом. И вовремя Бог вывел из Росса: там нынче поветрие. Природным русским ничего, а креолы и алеуты болели. Почти тридцать перемерли от кровавого поноса.
– Это хорошо, что вовремя выехали, – согласился Сысой и спросил: – А прежний поп здешней церкви жив?
– Жив, – весело закивал Богдашка. – Фрументий выслал его с семьей то ли на Уналашку, то ли на Кадьяк.
На Сысоя с любопытством смотрели два черноглазых внука, заметно подросшие калифорнийские погодки, а он не знал, как приветить их, что сказать. Смущенно поглядывала индеанка с большими глазами и слегка приплюснутым носом. Она была одета в бязевую камлайку и чирки, расшитые бисером, черные волосы заплетены в две косы, как у русской замужней женщины, а голова не покрыта, как у девки. Сысой потоптался на месте, память давних лет услужливо представила женщин его сибирской юности, он кашлянул, печально улыбнулся и пробормотал:
– Да, труднёхонько будет, но решили так решили, на все воля Божья. – И тут же подумал, что перед возвращением в Сибирь им всем вместе было бы на пользу пожить на Урупе.
– А ты не женился? – спросил Богдашку Васильева, одетого в зеленый сюртук и добротные юфтевые сапоги.
– Дураков нет! – рассмеялся креол. – Правитель обещает отправить в Петербург на учебу. Вот выучусь, выйду в чин, тогда… Подумаю!
Они проговорили до сумерек, когда уставшие работники стали укладываться на отдых, вышли в сени и просидели возле часового до полуночи. Говорили о будущем.
– Вот и я ему толкую, – кивал на Петруху Богдашка, – по грубой прикидке получит за выслугу и контракт не больше полутора тысяч ассигнациями. Пока доберется до Тобольска – половину истратит. А там еще надо устроиться, да научиться жить.
– Кузнец нигде не пропадет! – не так уверенно возражал Петруха. – Там корова – два рубля, а рожь по полуполтине.
– Если начинать новую жизнь на чужбине, то с парой тысяч, да серебром! – доказывал Богдашка сводному брату, чертил щепкой на земляном полу свои расчеты и кивал Сысою, будто тот недавно оставил отчину. Старовояжный промышленный слушал и пожимал плечами. К полночи отец с сыном сговорились промышлять на Урупе без новых контрактов.
На другой день приказчик обошел партовщиков бывшей Ситхинской партии, кадьяков и чугачей, отпущенных по домам, без труда сговорил четыре десятка добытчиков, желавших промышлять на богатых местах с паев. После этого направился к главному правителю.
– Что надумал? – Завидев его, насмешливо спросил Чистяков.
– Не осуди, Пётра Егорович, а надумали мы с сыном так: новые контракты не подписываем, но если согласишься, поставим на Урупе казарму, наладим промыслы. А другим летом ты нас с сыном сменишь и отпустишь по домам?!
– Я подумаю! – немного помолчав, кивнул правитель. – Придешь завтра. А пока присмотри, что надобно для нового селения.
Глава 7
Новое дело так ободрило Сысоя, что пропала леность, которую он приписывал приближавшейся старости, как перед Калифорнией, уже мечталось и виделось независимое селение на острове. Начинать он умел, начинал не раз: это не землю пахать, не скот караулить, не зевать, глядя в окно, как в Озерском редуте. Из русских служащих Сысой нашел только пятерых знакомых, на которых мог положиться. Еще полдесятка плотников набрал по их советам, партовщиков прельщал богатыми промыслами, независимой жизнью на острове, о котором мало что знал.
Кадьяки и алеуты, известные своей леностью на береговых работах, с охотой помогали грузить на трехмачтовый барк «Байкал» лес, доски, товары, продовольствие. Долговязый финн-капитан с самодовольно закрученными усиками, наблюдал за погрузкой, не вступая в разговоры с приказчиком. Партовщики уложили в просторный трюм разобранные избы, доски, два десятка двухлючек, две большие байдары. В целом сборы были закончены, но ситхинский поп Фрументий так и не прибыл в Ново-Архангельск.
– Обвенчают на Кадьяке, там и внуков крестят! – Поторопил отплытие главный правитель. – Все равно придется зайти в Павловскую бухту за семьями партовщиков: почти треть имеют жен и детей на острове. – Стоя на шканцах барка, пришвартованного на бочки с мертвыми якорями, Чистяков наблюдал за последними приготовлениями к походу, бросал насмешливые взгляды на капитанский мостик, по которому гоголем расхаживал Этолин: – Ишь! – По-свойски кивнул Сысою: – Уже и мундир раздобыл!
Походив по палубе, главный правитель снял шляпу, перекрестился, благословил отплытие и по штормтрапу спустился в шлюпку. Служащие крепости налегли на весла и переправили его на причал. Этолин в военном сюртуке без эполет с легким поклоном проводил правителя и начальника порта, оглянулся по сторонам. Глаза его заблестели, дернулись черные, задиристые усики с загнутыми концами, он надул грудь, и громко, с металлическим звоном в голосе, крикнул:
– Отдать концы! На кливерах?! Приводи к ветру!
Неуклюжие матросы из креолов, под оклики старовояжных русских и американцев полезли по вантам распускать паруса. Они вздулись береговым ветром, нос барка стал разворачиваться, напряглись прямые верхние паруса и «Байкал» осторожно двинулся к западу, на закат начинавшегося дня.
Слегка картавя, капитан носился по мостику, журавлем перегибался за леера, ругал нерадивых матросов. Команда стоила того. Имея опыт плаваний, Сысой и сам едва не срывался, чтобы поправить и поторопить. Основную работу на парусах делали
