вернулась?
За плечами Генриха становится шумнее — на звуки драки прибежало несколько серафимов, и им нашлось зрелище для полюбоваться. Кто-то уже материализует клинки воли…
— Х-хартман, — это Мэтьюс уже сипит на пределе собственных связок, — м-может, ты меня отпустишь?
Исчадию эта мысль не нравится. Ведь именно этот щенок допустил, чтобы Агата осталась в Лондоне без прикрытия. Почему бы все-таки не сломать ему хребет — пусть пару недель полежит в лазарете, проникнется собственным проступком.
Иной раз проще было сломать себе руку, чем затолкать собственную сущность поглубже. И все-таки сейчас обошлось без этого.
Но лучше бы зайти к Анджеле пораньше, этим утром её не оказалось на месте — и вот оно, чудесное знакомство с собственным я.
Оказавшийся на свободе Дэймон медленно сползает по стеночке, держась за горло.
Генрих же одним плавным отточенным движением разворачивается к столпившимся за спиной экзорцистам.
Те предсказуемо от него шарахаются. Генрих недоуменно косится на свои руки, будто пытаясь найти в них причину такого страха, и не находит. Ну, точнее находит, но с каких пор серафимы боятся когтей, да еще и почти втянувшихся?
— Глаза, Генри, — негромко произносит Пейтон, — светятся.
Ах, это…
— Вы слышали? — хрипло уточняет Генрих, заставляя зрачки приглушить алое голодное свечение.
Миллер и Пейтон пришли немногим позже него, и теперь первый стоит за плечом у второго, с такой осуждающей мордой, что очень хочется ударить хотя бы его. Или — хотя бы ударить. Хочется-то гораздо большего…
— Слышали, — Пейтон говорит кратко и недовольно, а потом вытаскивает из кармана маленький ключик, подбрасывает его на ладони, красноречиво смотрит на Генриха, а потом на Миллера, и шагает к первой ближайшей двери.
— Нет, — вдруг вклинивается Миллер, встряхивая головой, — ему нельзя с нами идти, Артур.
Рык прорывается наружу. На самом деле держать демона на поводке внутри не так уж и просто, а вот сейчас поводок и так слишком напряжен.
— Видишь? — Миллер изобличительно тыкает в Генриха пальцем. — Он не ходил на экзорцизмы, он с трудом себя контролирует, в таком состоянии вылазки в смертный мир запрещены.
Еще и использует против Генриха то, что сам же и спровоцировал.
— Ну, конечно, Джонни, кто же кроме тебя может пойти на выручку Агаты, — ядовито цедит демон, скрещивая на груди руки, — но ты ведь все для себя выбрал. И сторону, и все остальное. Так чего ты к ней продолжаешь лезть?
Лицо Миллера бледнеет почти до идеальной белизны. Его и самого не так сложно спровоцировать. В конце концов, в их ситуации именно он и числится проигравшим. И ему это не так просто дается, как хочется показать.
— Господа, не тратьте мое время на эти идиотские перепалки, — тихо произносит Артур и становится ясно — он совершенно не желает ждать, — у нас в Лондоне разгуливает демон, запах которого бесы не чуют, и за три дня он высосал до угасания души четверых серафимов. Вы и правда согласны посвятить полчаса выяснению отношений, пока мисс Виндроуз там одна?
Отличные новости, ничего не скажешь.
К светящейся потусторонним светом двери перехода в смертный мир Генрих и Джон шагают одновременно.
Демон, без запаха и легко и просто высасывающий души серафимов — ангелов-воинов, имеющих доступ к благодати Небес? Пусть не такой глубокий, как у архангелов, но все-таки!
Ставки поднимаются слишком быстро…
Они стоят у невысокого дома — дома священника, это Генрих ощущает только по одному тому, насколько сильно глохнет его нюх. Вокруг дома разбит сад. Только вглубь него никто не идет, Генрих пытается прихватить след Агаты отсюда.
— Артур, я понимаю, что ты болеешь за этот проект, но неужели все-таки…
Миллер раздражающе зудит. Генрих и так-то с трудом что-то чует на защищенной покровительством к священникам земле, так еще и вынужден терпеть нудный голос святоши.
— Уймись, Джон, — спокойно роняет Артур. Этого неожиданно хватает, и Генрих мысленно говорит ему “спасибо”. Не вслух, конечно, но все-таки он демон. Благодарить архангелов можно, но не особенно хочется.
— Хартман, что у нас есть?
Очень хочется сказать “ничего”, хочется огрызнуться, а лучше — рвануть в глубь Лондона в боевой форме, чтобы черпать голодными ноздрями воздух, в поисках запаха искомой птахи, только…
Только так он лишь подтвердит подозрения Миллера.
К тому же, не так уж святоши ему и мешают.
— Она добиралась сюда по воздуху, — медленно начинает Генрих и на всякий случай даже закрывая глаза, чтобы сосредоточиться на запахе эмоций Агаты, — долго стояла тут… — пальцы скользят по черной коре кривой яблони, что склонилась близко к кухонным окнам, — смотрела…
— Она не была искушена, ты не чуешь? — Пейтон будто издевается. Запах и так едва различим, а тут еще внюхивайся и разбирай — какой именно вкус был у этой рассеявшейся эмоции.
— Подавлена. Обеспокоена. Опустошена, — Генрих подбирает слова старательно, пытаясь определить вкус эмоции, — греховного голода не чую.
Он закрывает глаза, но демонический слух "ябедничает" — доносит до Генриха шорохи движений архангелов за его спиной. Святоши переглядываются.
— Я говорил тебе, для неё это слишком! — шипит Миллер Артуру. Неожиданно положив на субординацию что-то очень тяжелое, чтобы она точно не воскресла и не напомнила о себе.
— Не я принимал это решение, Джон, — спокойно отрезает Пейтон, — Маркус Коллинз освобожден волей Небес. Именно сейчас, ни в какой другой момент. Значит, таковы уроки мисс Виндроуз. И никто кроме неё с ними не справится.
— Мы могли ей дать хотя бы время!
— Может, уже вспомните, что вы тут не одни, святоши? — Генрих покашливает, напоминая о себе. — Если уж болтаете — делайте это так, чтобы я тоже понимал, что именно происходит в жизни моей… поручительницы.
Миллер ехидно хмыкает, в который раз окатывая Генриха волной сомнений.
Пусть.
Ему Генрих ничего не хотел доказывать. Ему нужно было только найти Агату сейчас. И задать ей такую трепку, чтобы птичка больше даже не подумала вот так исчезать.
— Если ты не знаешь — значит, тебе и не нужно, — хладнокровно отрезает Миллер, эта высокомерная тварь, — она и сама могла бы тебе рассказать, если б доверяла.
— А ты в курсе, потому что тебе она доверяла, Миллер? — сладко интересуется Генрих, сделав акцент на прошедшем времени. — Или потому, что ты был слишком заинтересован в ней, что
