— Есть, — неуверенно сказала она. — Русланова, певица. Но я не знаю, что с ней сталось.
Офицер улыбнулся:
— Она в Москве. Уже давно на свободе.
— Но у меня нет ни её адреса, ни даже телефона.
Офицер снял телефонную трубку, принялся куда-то звонить.
Даже если он, этот вежливый офицер, действительно знает номер телефона её бывшей однокамерницы, думала Зоя Фёдорова, пожелает ли та видеть её?
— Товарищ генерал, — произнёс, мгновенно собравшись, дежурный офицер.
Какой генерал? Неужели Лидин муж, генерал Крюков?
— В этом нет необходимости, товарищ генерал, — продолжал дежурный офицер. — Мы её привезём сами.
Машина мчалась по улицам Москвы. Зоя Фёдорова смотрела в окно: дома, прохожие, витрины магазинов, трамваи, заполненные пассажирами, станции метро… Везде люди — весёлые, жизнерадостные, молодые, красивые. Автомобиль остановился. Шофёр проводил её до дверей какой-то квартиры. Нажал на звонок.
Вот как описывает дальнейшие события дочь Зои Фёдоровой Виктория в своей книге «Дочь адмирала»:
«До неё донеслись торопливые шаги. Дверь распахнулась, перед ней предстала Русланова. Но не та Русланова, какую помнила Зоя по Владимирке. У этой Руслановой были красиво уложены волосы, плечи укутаны во что-то пушистое и тёплое. По лицу её катились слёзы.
— Зойка! Моя Зойка! Дорогая, наконец-то я снова вижу тебя!
Упав ей на руки, Зоя разрыдалась. Русланова крепко прижала её к груди».
Как рассказывала Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова, Зоя Фёдорова жила у них «полгода, пока оформлялись документы, пока квартиру получила». «О некоторых вещах, — вспоминала дочь генерала и певицы, — они даже с юмором рассказывали, будто то была и не тюрьма. Зоя была очень артистичная, озорница невероятная. Когда их выводили на прогулку, могла изобразить обезьяну — скакала, ужимки там всякие — охранники с автоматами чуть с вышек не падали. Чудили, хотя и в карцер попадали».
Но в доме о тюрьме и лагерях всё же старались не говорить. Поскорее хотелось наладить прежнюю, спокойную жизнь. Вернуть то довольство и уют, которым были счастливы когда-то, как теперь казалось, в какой-то далёкой и другой жизни.
Из прошлого хотелось вернуть многое. Иногда это удавалось. Когда у Руслановой снова появилась просторная квартира, она принялась её обставлять. Мебель покупала по случаю, красивую, старинную, дорогую.
Однажды в гостях у Натальи Петровны Кончаловской остановилась у старинного буфета со шторками, стала внимательно его разглядывать:
— А ведь этот буфет мой. В Лаврушинском у меня стоял.
Наталья Петровна смутилась и призналась, что купила его на распродаже конфискованного имущества. И сказала:
— Если хочешь, откупай.
Русланова откупила. И была счастлива, что хоть за деньги смогла вернуть крупицу прежнего. Знала, что и муж, и дочь будут рады.
Развесила по стенам картины. Ей вернули почти всё. К счастью, в архиве МГБ сохранилась опись изъятого в 1948 году в квартире в Лаврушинском переулке. Из 132 полотен она получила назад 103.
В 1998 году в газете «Комсомольская правда» появилась статья, в которой главный хранитель Третьяковской галереи Лидия Ромашкова рассказывала: «Помню, как много лет назад к нам в галерею пришли люди из НКВД и передали несколько десятков полотен. Они не сказали, как эти картины попали к ним в руки, кто был их владельцем. Естественно, мы все картины немедленно инвентаризировали, какие-то отнесли в запасники, какие-то выставили в залах. О том, что все эти работы были конфискованы у Руслановой, мы догадались намного позже по слухам. А в 1953 году те же „органы“ вдруг сообщили нам, что Русланова реабилитирована и всё конфискованное должно быть немедленно возвращено семье и вычеркнуто из наших каталогов. Хорошо, что тогда сама Русланова согласилась официально передать нам часть своей коллекции: работы Репина („Ратник XVII века“), Рокотова („Портрет неизвестной в белом платье“), Федотова („Портрет неизвестного офицера“), Серебряковой („За завтраком“)».
Как видим, картины снова стали частью мира нашей героини. Они помогали её возвращению. Но это было ещё не возвращение. Для неё, певицы, настоящим возвращением стал первый после тюрьмы концерт.
Глава двадцать восьмая
ВТОРОЕ НАЧАЛО
«Когда мама вышла на сцену, губы её дрожали…»
Второе её начало было триумфальным.
Маргоша стала уже невестой. Поступила в МГУ на отделение искусствоведения исторического факультета.
Однажды она сказала матери:
— Помнишь, какие красивые у тебя были шубы? Драгоценности… И всё это, заработанное тобой, отняли… Как ты можешь к этому спокойно относиться?
— Всё это не имеет значения, — ответила Русланова. — Да, да, ровным счётом никакого! Невозможно пережить другое. Унизили ни за что. Перед всей страной унизили. Перед народом.
Как рассказывают близко знавшие её, Русланова после возвращения из тюрьмы «невероятно страдала от перенесённого унижения». Но та, которая была внутри её, приказывала ей не падать духом и не опускать крыльев. Потому что крылья ей ещё нужны — для полёта.
И «саратовская птица» вскоре снова взлетит.
Главными хлопотами после Владимирского централа были всё же не квартирные дела, не мебельные, не бытовые. С самого первого дня она начала готовиться к концерту. Голос, её главное богатство, казалось, ушёл навсегда. Она даже боялась громко разговаривать. Потому что ей казалось, что голос уже не зазвучит так, как звучал прежде.
Муж уже был восстановлен в звании генерал-лейтенанта. Ему вернули награды и направили на учёбу на Высшие академические курсы при Академии Генерального штаба. По окончании курсов назначили заместителем начальника Военной юридической академии. Ей же хотелось как можно скорее выйти на сцену.
Концерт состоялся 6 сентября 1953 года, спустя месяц после выхода из тюремной камеры, в Концертном зале им. П. И. Чайковского. Русланова пела с оркестром народных инструментов им. Н. П. Осипова.
Когда по Москве развесили её афиши, она испугалась. А вдруг не придут? Артист — кумир момента. Тебе рукоплещут, тебя носят на руках, пока ты на сцене и твои афиши появляются то в одном городе, то в другом. Пока звучат твои песни по радио. Пока о тебе пишут газеты. Пять лет она не выходила на сцену. Возможно, публика забыла её? Возможно, у публики появились новые кумиры, а её момент уже миновал безвозвратно… Но даже если и не забыли, как встретят её, опозоренную неправедным судом? Слухи и сплетни по Москве, по всей стране ходили разные. Барахольщица… «Враг народа»…
Первые вести оказались обнадёживающими: билеты в кассах исчезли мгновенно. Перекупщики на входе драли три цены.
Леонид Утёсов подбадривал:
