Самым несносным был этот Елисеев. Отлынивал от лечения как только мог. Фактически объявил забастовку. Требовал немедленной выписки.
Поэтому, когда Марина увидела его возле своего кабинета, она поморщилась.
— Товарищ Елисеев, немедленно в постель! — приказала она, даже не останавливаясь и проходя в открытую дверь кабинета.
Елисеев просочился вслед за ней.
Марина сердито посмотрела на него:
— В чем дело? Идите в палату, больной.
— Я… Прошу прощения, но я приглашаю вас на свидание, — выговорил Елисеев.
Марина вспыхнула. До такой наглости не доходил, кажется, ни один из подвластных ей больных. Все они говорили ей комплименты, более или менее удачные, все пытались за ней ухаживать — в шутку, конечно («такая хорошенькая докторша, я прямо влюбился…»). Но чтобы вот так?!
— Что вы себе позволяете? — возмутилась Марина.
— Не знаю, — признался Елисеев. — Просто мне нужно сказать вам кое-что. Насколько мне известно, такие вещи говорят на свиданиях. Пригласить вас я, по понятным причинам, никуда не могу, так что вот… получается свидание у вас в кабинете.
— Слушаю вас, больной, — сказала Марина ледяным тоном и постучала карандашом по бумаге.
Елисеев молча смотрел на нее.
— Ну так что же, — тон Марины немного смягчился, — чем же мы будем заниматься на этом вашем свидании?
Елисеев пожал плечами. Его лицо приняло виноватое выражение.
— Не знаю… Это у меня первое свидание. Поэтому перехожу к главному. Я предлагаю вам выйти за меня замуж.
Повисла пауза. Сердце у Марины оборвалось. Замуж?..
Какая глупость!.. Ей некогда выходить замуж! Танцульки, прогулки под луной, нежные признанья, стихи, в конце концов… Она никогда не считала себя вправе тратить время на подобную чепуху. Подруги считали ее «неромантичной», родственники — «сумасшедшей», сослуживцы — «фанатичной». Шутки насчет «невозможности замужества» преследовали ее даже на работе — взять хотя бы этих несносных друзей Елисеева!..
В следующий миг она осознала, что Елисеев не предлагает ей прогулки под луной и прочий романтический бред. Он предлагает ей союз. Честный и страшный. Всего себя в обмен на всю ее. Георгия в обмен на Марину. Идти по жизни рука об руку, как два товарища, как два равных друг другу человека, полных взаимного уважения.
Разве не об этом думала она, когда — правда, очень нечасто — размышляла о возможности создания семьи?
Марина молчала.
Георгий истолковал ее молчание по-своему. Ему показалось, что дело его пропащее. Однако он не простил бы себя, если бы струсил и не договорил до конца все, что собирался сказать.
— Марина, — кашлянув, произнес он, — я назову вам причины, по которым вам не следует принимать мое предложение. Во-первых, моя работа. Работа — самая важная часть моей жизни. Может быть, я и сам на восемьдесят процентов состою из моей работы. Это трудно понять и тем более пережить. Но возможно. По утрам я неразговорчивый. Я вспыльчивый. Я не умею выбирать себе одежду, что всегда вызывало смех у моих однокурсников. Я мало приспособлен к быту. Зато всеяден. Я съем все, что вы приготовите.
— Переходите к достоинствам, — тихо попросила Марина.
— Да, — сказал Елисеев и замолчал. Пауза затянулась мучительно. Марина не торопила его. Ей было страшно. Она понимала, что сейчас он приведет единственный и неопровержимый аргумент… И после этого жизнь ее изменится навсегда.
— Я буду любить вас до конца моих дней, — вымолвил наконец Елисеев. — Больше ничего гарантировать не могу. Вы согласны?
— Да, — кивнула Марина. — Я согласна.
Он посмотрел на нее серьезно, даже печально.
— Благодарю вас, Марина.
— За что?
— За доверие. Вы не будете разочарованы. Когда вы меня выписываете?
Марина засмеялась с облегчением и махнула ему рукой:
— Выйдите из моего кабинета, больной. О дне и часе выписки вы будете оповещены заранее.
Он улыбнулся:
— Насколько заранее?
— За пятнадцать минут. Все, идите, Георгий. У меня много работы… а я совершенно ничего не соображаю.
* * *
Илья Ильич взял несколько дней за свой счет. Пользуясь отсутствием Марты, выгреб из тайника в буфете премиальные и деньги, отложенные для семейного отпуска. Пересчитал. Сумма получилась внушительная. Почти тысяча рублей.
До зоны он добрался на автобусе, потом на попутках. Тяжелые воспоминания подбирались к Авдееву, но он, наученный жизнью, отгонял их. Если позволить памяти взять над собой верх — рехнешься. Он даже сны в последнее время не видел об этом. Ни о войне, ни о зоне. Чаще всего ему снились теперь смешанные с дневными впечатлениями персонажи из телевидения: то Векавищев исполняет «Ландыши» на «Голубом огоньке», то юный Ваня Листов с важным видом читает сводки в программе «Время». И такую ерунду городит — даже смеяться хочется.
Авдеев вздохнул. Все-таки он вернулся сюда. И без всяких усилий перешел на другой язык, даже мимику изменил. Бывший зек, вот кто стоял теперь перед знакомым охранником и сговаривался с ним о свидании с Тертым.
— У меня времени мало, я с работы утек, — сообщил Авдеев. — Давай зови.
— Полтинник.
Полтинник был выдан. Охранник отправился за уголовным авторитетом. Авдеев ждал, равнодушно глядя на скучно выкрашенную стену, на криво повешенный лозунг «На свободу с чистой совестью» и выцветший плакат, изображавший действия гражданского населения при возникновении пожара.
Тертый вошел бесшумно. Невысокий, щупленький человечек неопределенного возраста, с грязным цветом кожи, с поджатыми бесцветными губами.
Несколько секунд его глазки сверлили лицо Авдеева.
Авдеев кашлянул:
— Не признал?
— Признал, — буркнул Тертый. — Авдей. Чего пришел?
— Навестить.
— Уважение выказать?
— И это тоже.
— Говори прямо, времени нет.
— Просьба, — сказал Авдеев.
— Слушаю, — позволил Тертый.
— Тебе в Междуреченске обещали девку в сожительницы.
— Карточный долг, — дернул углом рта Тертый. — Тебе что? Влюбился?
— Не я — племянник, — объяснил Авдеев.
— Авдей, мне-то что до твоего племянника? — осведомился Тертый.
— Должок за тобой, помнишь? — намекнул Авдеев.
— Нет, — сказал Тертый. — Я без долгов.
— Погоди, напомню… Орел мы освободили, припоминаешь? Ты со своими архаровцами пошел ночью брать склады. Немецкие. Помнишь теперь? Тебя замели… Капитан хотел тебя к стенке ставить, а я в комендатуру сдал. Жизнь твою спас. Помнишь теперь?
