— Ох, как тебя развезло-то! — сочувственно проговорил Илья Ильич, втаскивая до беспамятства пьяного Самарина в квартиру.
Самарин рухнул на диван и провозгласил:
— Я в полном порядке, дядя Илья!
— Вижу уж, в каком ты порядке, — добродушно заметил Илья Ильич. — Иди в сортир, проблюйся. И радуйся, что Марты дома нет. Ох, и устроила бы она тебе взбучку!..
Марта терпеть не могла пьяных. «Слишком многих хороших людей водка проклятая погубила», — приговаривала она. Выпить «аккуратненько» на праздник или принять рюмку «для аппетита» перед ужином — это она мужикам охотно прощала. Но пьянство… Да еще молодого парня! В каждом юноше Марта видела своего сына. У нее аж сердце холодом обливалось, когда она представляла себе, что один из них может сделаться алкоголиком. «Лучше уж тогда сразу ему камень на шею — и в воду», — прибавляла она со страданием.
Самарин последовал совету Ильи Ильича и возвратился в общую комнату («залу») уже сравнительно трезвым, с мокрыми волосами, переодетый в свежую рубашку.
Илья Ильич поставил перед ним стакан крепкого горячего чая.
— А теперь рассказывай, какие жизненные невзгоды привели тебя в столь плачевное и противное человеческому достоинству состояние.
Степан беспомощно моргал. Он не понял фразы.
Илья Ильич уточнил:
— Начнем с главного. Ты с радости или с горя?
— А… — протянул Степан. — С горя. С самого настоящего! С горького!
Авдеев глянул на него исподлобья мягким и теплым взором. Под этим взглядом любой бы растаял и выложил ему всю подноготную. Степан не стал исключением.
— Я влюбился в одну девушку, дядя Илья.
— А, — протянул Илья Ильич. — А она что же — отказала?
— Можно и так сказать… Она меня, думаю, тоже любит, но она другому отдана. И будет век ему верна. Иначе нас всех поставят на ножи. За вора ее отдают, представляете? Воровская невеста. Мне так и сказали.
— Давай подробней, — насторожился Авдеев.
— Куда уж подробней, — вздохнул Самарин.
Он описал Дрына, его внешность и манеру говорить, попытался даже изобразить его ужимки. Авдеев мрачнел все больше и больше. Дрын был классической шестеркой, только вот чьей?.. Разговаривать не с Дрыном надо…
* * *
На следующий день к Ивлевым явился новый посетитель. В хорошем пальто, в кепке, уверенный в себе мужчина лет пятидесяти. Дрын, как сторожевой пес, выскочил к нему навстречу.
— Ты к кому, дядя?
Авдеев смерил его взглядом. Дрын был похож на собственную карикатуру — Степан очень похоже изобразил его.
— Закрой рот, зубы простудишь, — медленно проговорил Авдеев. — И зенками меня не сверли, у меня папа не стекольщик.
Дрын вдруг улыбнулся.
— Ты где сидел, дядя? По какой статье?
— Где сидел, там уже нет, — ответил Авдеев. — Хищение государственной собственности в крупных размерах. Понял?
— А чего тебя к стенке не поставили? — удивился Дрын. — Статья подрасстрельная…
— Повезло, вот и не поставили. — ответил Авдеев. — Год выдался удачный. Ты под кем ходишь?
— Тертый, — сразу назвал Дрын.
Авдеев вздрогнул, но не от страха, как предположил Дрын, а от радости. Воров в законе немного, но вероятность нарваться сразу на Тертого была невелика.
— Слыхал, что ли, о таком? — прищурился Дрын.
— Слыхал, — буркнул Авдеев. — Открывай хату, зябко мне. Не хочу насморк заработать.
Дрын открыл дверь и пропустил Авдеева вперед.
Авдеев быстро огляделся. Дом как дом, небогатый, но и не убогий. Хозяин, дядя Вася, жизнью битый, с татуировками на руках, с буквами «В», «А», «С», «Я» на пальцах, встретил гостя угрюмо. Сидел за ерунду, определил Авдеев, пока сидел — влип в историю. Обычное дело. Скорее всего, проиграл племянницу в карты.
Дядя Вася восседал во главе стола, уже накрытого к чаю. Словно ждал гостей. Мрачно уставился на вошедшего. Авдеев как ни в чем не бывало уселся, сложил руки на животе, кепку кинул в угол. Дрын суетился, разливал чай. Дядя Вася наблюдал, как чужие люди распоряжаются в его доме. Ликом был черней старообрядческой иконы. Ага, совесть-то гложет, определил Авдеев. И сам ерунды наворотил, и племяшку, невинную девушку, под марафет подвел.
Оксана пряталась где-то в доме. Ладно, с Оксаной потом.
Авдеев выпил чаю, не отказался и от водки, с хрустом перекусил огурчик. Все это время он молчал. Дрын ужом извертелся, пытаясь вызнать, что за птица к нему залетела. Авдеев держался уверенно, статью УК назвал уважаемую. Кто таков? Дрын перебирал в уме имена — но не сходилось…
Наконец Авдеев кинул Дрыну бумажку и карандашный огрызок:
— Черкни-ка мне адресок Тертого.
Дрын так и взвился:
— Ну ты, мужик, даешь! Тертый — в законе, с чего ты взял, что он с тобой разговаривать будет?
— А ты любопытный — ровно как мой следователь, — преспокойно отозвался Авдеев. — С Тертым мы давние знакомые. Должок за ним. Так что будет, будет он со мной разговаривать.
— Врешь! — обрадовался Дрын. — Тертый — вор без долгов. Об этом все знают! — Он пригляделся к Авдееву злобно сощуренным глазом. Ага, дал все-таки слабину этот мужик! Верно Тертый говорит: человек пока молчит — сила, а заговорит, выскажет, что у него на уме, — все, показал слабость. Вот тогда-то и время бить в ответ.
Но Дрын поспешил, конечно.
— Может, мне за такие разговорчики тебе перо в бок, дядя? — осведомился он.
Авдеев так на него глянул, что Дрын сразу сник. Нету у Дрына власти над такими… Черт. Поспешил.
Надо было еще выждать, еще чуток поприслушиваться.
— Я так понимаю, Оксана Ивлева пойдет в счет уплаты карточного долга Тертому? — продолжал Авдеев. Он наблюдал не столько за Дрыном — Дрын был ему понятен весь, с головы до пят, — сколько за дядей Васей. Тот сжался, словно над ним занесли дубину. Так и есть, раскаивается, старый хрен! Раньше думать надо было, когда с ворами за карты садился…
— Точно излагаешь, дядя, — сказал Дрын и ухмыльнулся.
— Ладно, адресок давай, перетолкую с Тертым, — заключил Авдеев.
И Дрын сломался — черкнул адресок. Тертый был на зоне — освобождался через месяц.
* * *
Молодой специалист, врач Марина Вдовина, считала, что больные, как и дети, нуждаются прежде всего в строгости. Пока они лежат на койке, не в силах пошевелиться, с температурой, ослабленные вирусом, — с ними еще можно обходиться ласково. Но как только они поднимаются на ноги и делают первые, еще не слишком уверенные, шаги по палате, — все, нужен глаз да глаз. Выздоравливающие — самая неприятная категория людей. Они раздражительны и нетерпеливы. Их угнетают процедуры. У них уже появились силы для того, чтобы высказывать недовольство уколами. «Полегчало — и ладно; природа сама долечит; организм сам знает, что ему надо…» — так оправдывают они свое безобразное поведение. Странно, казалось бы: лежи себе да отдыхай, радоваться надо; но нет — все они дружно рвались в бой.
