Никаких таких внешних приличий по отношению к Рушди не соблюдалось — на всех его мотивах, какими бы они ни были, и характере, относительно которого в ходу были самые смелые фантазии — поставили жирный крест еще до того, как фатва была проанализирована. Вот некоторые из наиболее отвратительных комментариев: Роальд Даль назвал своего собрата по перу «опасным конъюнктурщиком». Бывший председатель партии Тори Норман Теббит окрестил его «выдающимся негодяем», после чего пустился в размышления о неадекватности подобной характеристики: «Разве негодяй — достаточно сильное слово для того, кто оскорбил страну, которая защищает его, кто предал и поносил бранью тех, кому он обязан своим богатством, своей культурой, своей религией, а сейчас так и самой своей жизнью? К счастью, таких негодяев, как Рушди, — поискать. Кого мне жаль, так это нашу страну, которую он выбрал себе местом для жительства». Джермейн Грир[177]странным образом осудила его как «мегаломана, темнокожего англичанина» (то ли эти два обстоятельства как-то связаны, то ли она имела в виду меланому[178], после чего заметила: «Тюрьма — хорошее место для писателей; сиди и пиши себе сколько влезет». (А как насчет казни? Тоже пиши сколько влезет?) Образ мыслей людей без лишних извилин озвучил таблоидный философ Ричард Л иттлджон: «Да мне плевать с высокой колокольни, укокошь иранцы Сальмуна Рушди хоть завтра… Лучше б не здесь, понятное дело, ну да…» Салонно-вел икосветской вариацией все того же мотивчика одарил нас с барского плеча историк Хью Тревор - Роупер, который, оттопырив пальчик и взяв предварительно четырехмесячный таймаут на академическое обдумывание вопроса, процедил, что «проступок Рушди имеет отношение к манерам, а не к криминалу, и закон не может в это вмешиваться. Раз уж так все получилось, я бы не пролил ни слезинки, если бы некие британские мусульмане, сокрушающиеся по поводу его манер, подстерегли бы его в темном переулке и постарались их улучшить. Если в результате этого инцидента он научится контролировать свое перо, обществу это принесет пользу, а литература не пострадает. В случае задержания исполнителей следовало бы, разумеется, признать виновными в оскорблении действием; но и они могли бы сослаться в свое оправдание на вопиющую провокацию, и, окажись они в юных летах, их можно было бы осудить всего-навсего условно. В конце концов, наши тюрьмы переполнены».
Однако наиболее омерзительный эпизод в этом местном trahison desclercs[179]был связан с Марианной Уиггинс, второй женой Рушди, которая поначалу ушла вместе с ним в подполье. Она в высшей степени несдержанно побеседовала с Sunday Times об изъянах характера своего мужа и объяснила, до какой степени мы бы ошиблись, если бы посчитали его хоть сколько-нибудь героем. Даже и делая скидку на эмоциональное состояние новоиспеченной экс-жены, это выглядело невероятно бессовестным. Для тех, кому мисс Уиггинс попадалась в ло-фатвоъъс времена, в этом была также и ироническая сторона. Я, например, припоминаю, как однажды она на голубом глазу заявила мне, что как писательница мечтала бы быть крохотным пригорочком в тени громадной горы, которой был Салман. Увы, когда Магомет пришел к горе, пригорочек драпанул во все лопатки.
Два года назад, столкнувшись с «отсутствием какого-либо реального политического энтузиазма здесь», Рушди и его Комитет Защиты решили предпринять турне. Несмотря на прохладные отношения с British Airways, он ездил в Европу и Северную Америку, причем обычно выяснялось, что там с министрами встретиться легче, чем у себя дом. «В сущности, в эти два года дела у нас шли гораздо лучше, чем я надеялся», — сказал он мне. Германия, не только самая могущественная страна в Европе, но и крупнейший торговый партнер Ирана, была ключевой целью, и в декабре 1992 года Бундестаг принял поддержанную всеми партиями резолюцию, согласно которой иранское правительство официально отвечало за безопасность Рушди. (Сейчас такое же предложение рассматривается в Палате общин, но не факт, что оно пройдет.) Скандинавские страны, традиционно внимательно следящие за соблюдением прав человека, предложили активную поддержку; а в январе 1993 года президент Ирландии Мэри Робинсон стала первым главой государства, принявшим Рушди и его комитет.
Вся эта деятельность, которую невозможно было замалчивать, несколько подтопила паковые льды в Британии. Министерство иностранных дел, по природе своей безыницативное, реагировало. Четыре года спустя настроение у них поменялось не потому, что они вдруг сделались страшно принципиальными, а потому, что прагматично осознали, что сколько ни заискивай и ни виляй перед иранцами хвостом, ни к чему это не приведет. Заявления стали более энергичными: Дуглас Хогг, второй человек в министерстве иностранных дел, обращаясь к Комиссии ООН по правам человека в феврале 1993 года, назвал фатву «позорной и возмутительной» — эпитеты, как видите, поползли по шкале Рихтера вверх. Сам министр иностранных дел Дуглас Херд сказал Совету Европы в Страсбурге, что остается «в высшей степени озабоченным продолжающимся отказом иранских властей отступиться от подстрекательства к убийству». Это могло прозвучать не особенно сурово, но все же внесло некоторое разнообразие в ритуальные заверения Херда о «глубоком уважении» к Исламу; не следует также забывать, что в свое время Херд на вопрос журналистов о самом неприятном своем опыте в политике молодцевато брякнул: «Чтение "Сатанинских стихов"». 4 февраля 1993 года Хогг встретился с Рушди, и это был первый раз с начала всей этой истории, когда писателя официально приняли в министерстве иностранных дел. Давая разъяснения в парламенте, Хогг заявил: «Нам следовало продемонстрировать свою поддержку», тогда как «мистер Пресс-Службоу», источник столь же надежный, сколь и анонимный, сообщил следующее: «Встав на определенную позицию, вы придерживаетесь ее до тех пор, пока решение не будет достигнуто. Салман Рушди сейчас выдвигается на передний план, и если вы спросите «Вас это раздражает?», то ответ будет — нет. Он пользуется теми же правами свободы слова и передвижения, что и все прочие граждане». Можно увидеть в этом уклончивом заявлении образчик бюрократического канцелярита, нечто абсолютно льюис-кэрролловское, но слава богу, что это зафиксировано. Министерство иностранных дел не раздражает, что мистер Рушди выдвигается на передний план. И у него есть точно такое же право передвижения, что и у всех. До того момента, пока он не попытается забронировать билет в главной авиакомпании страны.
И затем, наконец, в мае 1993-го Рушди было позволено встретиться с Джоном Мэйджором, который обещал ему двадцать минут и уделил сорок пять. Daily Mail, которая обычно артикулирует средний участок мозга Консерваторов, расценила это свидание как «поразительно опрометчивое». Бывший консервативный премьер-министр Эдвард Хит выразил свой протест на том основании, что «из-за этой несчастной книги» Британия теряла «массу контрактов»; тогда как Питер Темпл-Моррис, консерватор и председатель все-партийной британско-иранской парламентской группы, сказал: «На мой взгляд, консультантам премьер-министра, кем бы они ни были, следовало бы удостовериться, что у них с головой все в порядке». Ни один из критиков не счел странным, или скандальным, или унизительным, что законопослушного британского гражданина, который в мирное время по просьбе обеих партий собирается встретиться с премьер-министром, нужно провозить в Палату общин контрабандой.
