болгарского солдата — месяц неувольнения из расположения части. А дыни сейчас отнеси на бахчу! — кричал ему Черкезов, едва сдерживаясь.
В этот момент донесся голос охранника:
— Эй, начальство! Не ругай парня, я ему дал дыни. Солдат ведь тоже живой человек, пусть покушает!
— Оставь их в кювете! Поехали! — зло сказал старшина, влезая в кабину.
Старый ЗИЛ взревел и рванулся вперед.
— Выпросил их, меня не проведешь. Я тебя насквозь вижу, не можешь, чтобы не цыганить! — бурчал старшина, барабаня пальцами по крышке ящичка, в котором лежали письма его дочери Сании.
Все, что угодно, простил бы ему старшина, но только не это!
До Сливена ехали молча, в душе ругали друг друга на чем свет стоит, а сказать не решались.
Когда грузовик, подняв облака пыли, остановился в квартале, Райко, собравшись с духом, заговорил:
— Заскочим ко мне домой, товарищ старшина! Больше года не виделся со своими…
— Смотри за дорогой! — оборвал его Черкезов. — Отпуск получишь, когда станешь солдатом!
Около трех часов Черкезов считал куртки, брюки, шинели, головные уборы, а рабочие грузили их в машину. Когда он подписал документы и вышел со склада, увидел, что толпа цыган, цыганок и цыганят окружила Райко: обнимали, дружески хлопали по спине и плечам, с любопытством рассматривали. Черкезов вспылил, всех разогнал и отругал Райко. Угасла радость в глазах солдата, стиснул зубы, обиженный сел в кабину. Перед старшиной предстал щупленький смуглый мужичок, протянул Райко старый, обшарпанный футляр со скрипкой и почтительно заговорил:
— Товарищ начальник, я его отец… Если мы что-то нарушили, прости его! Приятно было нам взглянуть на нашего воина. Со всего квартала собрались…
Черкезов понял, что ошибся. Молча пожал руку отцу Райко и захлопнул кабину. Обиделся Райко на старшину, что тот разогнал его родственников. Злился и молчал. Черкезов опять думал о письмах, его злость переходила в боль. В своих отцовских мечтах он видел дочь большой артисткой, среди культурных людей, а она с кем связалась! Виноватым чувствовал себя, что не разрешил Райко повидаться с родителями. Такого не случалось, чтобы Черкезов не разрешил своему солдату встретиться с матерью и отцом. Немало людей со всех уголков Болгарии собралось в его доме, когда в дни принятия новобранцами военной присяги поселиться в гостинице было невозможно. Верно, в строгости держит он своих подчиненных, но любит их и бережет. А сейчас… не пустил солдата на порог родного дома. Это от злости, от обиды за Санию, из-за ее любви к Райко. А в чем, собственно, виноваты молодые? Пришло их время любить и радоваться друг другу. И никто не спросит, не придет к нему за советом, не захочет его согласия… Так было во все времена. О таких делах, как правило, отцы и матери узнают последними. Ведь двадцать лет назад и с ним было так же. Когда его Софка приглянулась ему, ее отец на коне гнался за ними, чтобы отобрать и вернуть в дом. А что получил? Ветер в поле! Разве влюбленных настигнешь!
«Стареешь, Через, стареешь», — думал старшина.
К вечеру возвратились в казарму. Солдаты быстро разгрузили машину, и Райко поставил ее в гараж.
— Заходи в помещение! — позвал его старшина. — О наказании забудь! Ребята просят сыграть.
Райко не спеша и с достоинством достал скрипку, вскинул смычок, замер. Его цыганские глаза вспыхнули ярким блеском. Свел брови, расправил плечи… Его тонкие сухие пальцы пробежались по грифу, и он заиграл. Райко играл, а старшина вспоминал бег табуна лошадей, порывы степного ветра, которые стесняли грудь и не давали дышать спокойно. Горький запах зрелой полыни горячил кровь, и он тер вспотевший лоб. Райко играл, а Черкезов видел рядом с собой дочь — тонкую, стройную, готовую запеть его любимую песню, тряхнув плечами, пуститься в лихой цыганский танец.
Райко играл, а солдаты слушали его как завороженные. Наверное, каждый из них думал об одной девушке, о самой красивой девушке на всем земном шаре, потому что встреча у них не скоро — целых два года впереди. Трудна, тяжела служба, а Райко играет о любви. Вдруг сладкий голос скрипки со звоном оборвался, вздрогнул локоть Райко, и полилась хороводная мелодия, от которой ноги сами начинают ходить. Не выдержало сердце старшины, он тихонечко ахнул и начал танцевать, а за ним и солдаты. Пол в казарме заходил ходуном. И никто не заметил, как вошел командир полка. Первым увидел его старшина и окаменел. Потом подал команду и отдал рапорт, как положено по уставу. Командир хитро улыбнулся и сказал:
— Довелось и такое увидеть. Хоро в казарме…
Черкезов стал краснее весенних маков. Пот заливал его смуглое лицо. «Великое посмешище», — думал он и, еле ворочая языком в пересохшем рту, проговорил:
— Цыганская история, товарищ полковник! Двадцать лет держался… Да вот этот дьявол своей скрипкой втравил меня в эту беду!
Командир опять улыбнулся, но было трудно понять, хорошее или плохое сулила его улыбка. Только Райко понял все. Он взмахнул смычком, и звуки быстрого чардаша наполнили помещение. Полковник сел на ближайшую койку. Его взгляд был устремлен вперед, душа ликовала. Старшина Черкезов с восхищением смотрел на цыгана Райко и старался подавить в себе досадную мысль, что из этого парня настоящий солдат не получится…
ГЕНЕРАЛЬСКАЯ РУКА
Все в этом торжественном зале смущало худенького лейтенанта и его четырех бойцов. Ребята держались скромно и, казалось, были немного напуганы шумом. Они не спеша отпивали из бокалов лимонад и с интересом поглядывали на другие бутылки с разноцветными этикетками. Лейтенант не замечал многозначительных взглядов своих бойцов, потому что не спускал глаз со стола в центре зала, где генерал из Управления гражданской обороны душевно разговаривал с гостями.
Лейтенант Тошев откуда-то знал этого человека, но пышная торжественность и блеск хрустальных люстр мешали ему сосредоточиться. Ему хотелось порыться в памяти, поискать воспоминание об этих серых глазах, об этой крупной порывистой фигуре. Уже целый час он мучился над этим, но вспомнить не мог.
За всю свою недолгую жизнь Тошев только два раза с глазу на глаз встречался с генералами. Первый раз — когда ему вручали диплом об окончании военного училища, и сейчас — при вручении ордена «За гражданскую доблесть и заслуги». Этот генерал ему знаком, но откуда? Ему хотелось у кого-нибудь спросить, но он не решался. «Не знаю, кто придумал коктейль как форму общения, но он, видно, имел крепкие ноги!» — думал Тошев, наблюдая за хаосом вокруг столов. Солидные мужи расхаживают около громадных подносов с холодными закусками, звенят бокалами; стучат тарелки, ножи, вилки; слышится приглушенный разговор и смех.
