– Сие много зависит, – отвечал я, – от выбора людей. Если полки сии будут наполняться рекрутами из польских губерний, то нельзя будет ничего ожидать: ибо люди сии совершенно без всякого духа. – Кажется, их нет в драгунских полках.
– Я тоже сие думаю и, сколько мне помнится, люди до сих пор в них все из великороссийских губерний. Много будет также зависеть от выбора офицеров.
– Без сомнения, и потому-то надобно остерегаться производить в уважение покровительства или родственных связей юнкеров, которые едва умеют на лошади сидеть.
– Но одно средство, ваше величество, которое я бы полагал необходимым для приобретения сего воинского духа – употреблять их в делах против неприятеля: это лучшее средство возродить в них дух сей.
– Это справедливо. Но у нас теперь войны нет и не предвидится, да дай Бог, чтобы не было.
– У нас постоянные дела на Кавказе с горцами, ваше величество. Что может быть лучше для образования войска, для приобретения опытности в воинском деле? Полки могли бы сменяться на сей службе, и возвращались бы с воспоминаниями о походах своих; они бы имели в пример службу линейных казаков, которые совершенно того рода, как вы желаете.
– Так; только служба линейных казаков нерегулярная, а в сих войсках надобно сохранить регулярство.
– Что касается до конно-батарейных батарей, то это лучшее оружие в артиллерии. Я имел случай употреблять орудия сии в сражениях при Казимире и в Любартове[228] и видел пользу, которую они приносят; но дабы их еще улучшить, необходимо им иметь по восьми лошадей вместо шест; ибо они не могут быстро двигаться с шестью лошадьми по вспаханной земле.
– Кажется, они по новому образованию впрягаются восьмю лошадьми. Я тебе назову начальников в сем драгунском корпусе, – сказал государь. – Потапов, корпусный командир, человек, которого я много уважаю; он очень старателен и знает свое дело, но суетлив и не полагаю, чтобы он в военное время был хорош. Дивизионные начальники Граббе и Гербель, оба служили в конной артиллерии, совершенству коей я бы желал, чтобы и драгуны уподобились. Первый из них отличен во всех отношениях, второй тоже предостойный офицер, огонь по горячке. Бригадные у них Анреп и Шилинг, отличные люди; других двух я упомнить не могу. (Государь много ошибался; но там, где касалось личности, я не считал обязанностью противоречить иначе, как в похвалу людей). Я отвечал, что на сей раз мне можно будет только действовать в видах его величества верной передачей начальникам и офицерам сего войска слов государя, коего надежды им представлю. Государь, выхваляя Граббе, говорил о книге фланкерной службы, которую он сочинил и которой он очень доволен.
– Это не философский трактат, – сказал государь, – но сущее дело и хорошо изложенное. Ты будешь служить с фельдмаршалом; дела у тебя будет пропасть, препятствий множество; но приступай ко всему исподволь, и прошу тебя не огорчаться, не отчаиваться, когда увидишь, что оно не идет вдруг по твоему желанию. Ты достигнешь всего с терпением, и возьми себе за правило – при всяком неправильном, дурном прямо иди к фельдмаршалу, все ему объясни: он, верно, примет хорошо твою откровенность. Он стар, слаб, и многое будет на тебе лежать. Не приедет ли он сюда к освящению монумента покойного императора? Ты можешь ему при случае сказать, что если бы он захотел успокоиться, то я ему не откажу во всем, что бы ему нужно было. – Не полагаю, ваше величество, чтобы он на сие согласился; он останется и верно не будет.
– Я тоже думаю; предложения сии были уже ему сделаны через Левашова; но он отвечал, что его единственное желание умереть, подписывая бумагу. Сие самое сказывал мне и генерал Рот. Я хотел тебе сообщить еще одну мысль мою на счет исправления нравственности в войсках, в коих штрафованных людей так много, что в первом корпусе их считалось на все количество пятый человек, и не знали даже, кого на часы ставить; беглых везде непомерное число, и вот отчего сие произошло. Ты знаешь, что покойный государь издал указ, по коему помещики вправе были посылать в Сибирь на поселение людей своих за проступки и неповиновение. Число их сперва простиралось до трех тысяч человек в год; ныне, поверишь ли, что число сие возросло до пятидесяти тысяч. Чем сим людям оставаться на поселении, где они не приносят никакой пользы государству, я счел лучше принимать их в военную службу. Кроме того, и в острогах городских содержится множество людей, коим производятся следственные и продолжительные справки. Для избежания сей медленности я приказал уездным стряпчим доносить мне в сроки в собственные руки о числе их и причинах медленности. Я часто получаю сии донесения и не далее, как нынче получил их от тридцати до сорока. Людей сих определяют в войска; сперва наполняли ими четвертый корпус, теперь поступают они и в другие части войск; они-то и причиной поселившейся безнравственности. Дабы пособить сему, я хочу устроить исправительные батальоны, которые будут поручены заслуженным штаб– и обер-офицерам слабого здоровья, но испытанного поведения. Люди будут иметь арестантскую одежду, старые ружья без штыков, шомполов и кремней, и их же будут через несколько времени испытания переводить в полки, как за отличие, так что и самое звание солдата поднимется и будет более уважено. Батальоны же сии хочу поручить нашему безрукому генералу Скобелеву[229]. (Государь остановился и смотрел не меня, ожидая ответа.)
– Батальоны сии, ваше величество, – отвечал я, – не будут соответствовать цели. Служба их будет легче полковой; содержание людей хорошее, ибо к ним будут внимательны; офицеры старые и слабого здоровья будут уже служить поводом к послаблениям. При переводе людей сих на службу в армию, они будут бегать, чтобы возвратиться в исправительные батальоны, так как уже сему есть многие примеры и в арестантских ротах.
– Да можно будет им службу и потяжелее сделать (я полагал было, что сие подаст повод к разговору о тяжести службы в армии).
– Самые арестантские роты, – продолжал я, – ныне размножились, и я уверен, что большая часть людей в них не порочные, а только виновные, и там заражаются пороком; я сомневаюсь, чтобы на исправление их обращали должное внимание: они только лишены средств делать зло. Но пользуются ли они наставлениями образованных духовных особ, и самые начальники их имеют ли целью исправление их?
