в порядке.
— Лучшее место, чтобы переночевать, — сказала Наташа, пока мы смотрели вслед удаляющейся «буханке», подпрыгивающей на неровностях дороги, — это, конечно, больница, полная заразы. Он ненормальный, этот доктор.
— Да потому что не надо было его отпускать! — с горячностью прервала ее Марина. — Ну что же вы молчали, такой человек, а вы — «удачи вам», — она негодующе обернулась назад, к мужчинам, занятым перегрузкой вещей из Витары, — он же пропадет, они оба там пропадут!
— Какой — «такой человек», — закричала Наташа, — ну какой? Просто он врач, да, в этом все дело? Ты поэтому так за него волнуешься? Не будет у тебя, Марина, личного врача. И массажиста мы тебе тоже не взяли, представляешь?..
— Наташа, — сказала Ира.
— Ладно. Простите, — ответила та неохотно. — Просто нам действительно некуда его. Ну некуда. Пойдемте лучше, ребятам поможем.
Через полчаса Витара была разгружена. Вещи, которыми, казалось, она была заполнена почти доверху, распределились теперь между остальными машинами — основная их часть перекочевала в тентованный прицеп, прочее — под целлофановую пленку на крышу Паджеро. Для того, чтобы все поместилось, пришлось пожертвовать большей частью пустых канистр, к огромному неудовольствию папы, который все пытался как-то рассовать их, пристроить их кому-нибудь в ноги, но потом сдался — места действительно больше не было. Мысль о том, чтобы оставить что-то полезное теперь, когда наши запасы сделались практически невосполнимы, оказалась для него невыносима; он сердито сновал между машинами, заглядывая во все углы, и настаивал: «Может, покрышки хотя бы, а? покрышки?» — «Некуда, — твердо отвечал Сережа, — пап, ехать надо» — «Да погоди ты, я хотя бы аккумулятор сниму, — отвечал папа раздраженно. — Аня, где у тебя капот открывается?»
Я надеялась, что мне удастся этого избежать — что я просто подожду, пока с бедной моей машины снимут все, что можно снять, а потом мы рассядемся в оставшиеся три автомобиля и двинемся в путь, что мне не придется больше садиться в нее — даже для того, чтобы просто открыть капот. Конечно, это было очень глупо — после всего, что нам пришлось оставить, после всего, что мы уже потеряли, переживать из-за машины — вот только это была моя машина. По-настоящему — моя. Я поздно села за руль — к этому моменту все вокруг уже сменили не один автомобиль; в юности они бойко катались на подержанных «пятерках» и «восьмерках», доставшихся от родителей или купленных по случаю, потом пересели на степенные, солидные иномарки, а я все так же ездила на метро, прячась от чужих взглядов за обложками книжек, или отгораживалась наушниками от разговорчивых бомбил на задних сиденьях разбитых «копеек». Когда же я наконец решилась, это произошло мгновенно: в ту же секунду, как только дверца мягко захлопнулась за мной, оставив снаружи все посторонние звуки и запахи, я положила руки на прохладное рулевое колесо, вдохнула аромат нового пластика и сразу же, немедленно, остро пожалела о том, что тянула так долго и не сделала этого раньше, потому что это была моя территория, только моя, и никто не имел права мешать мне, пока я была там, внутри. Сережа часто говорил — давай ее сменим, ей уже пятый год, она скоро начнет сыпаться, давай купим тебе что-нибудь новенькое, но мне почему-то было очень важно сохранить ее, машину, которую я когда-то купила себе сама, именно эту.
Папа уже деловито копался под капотом, а я все сидела на водительском месте, стараясь не слышать доносящихся снаружи оживленных голосов. Взявшись за ручку двери, вместо того чтобы выйти, я зачем-то закрыла ее; голоса зазвучали тише, но зато теперь стали явственно слышны металлические шорохи откуда-то изнутри. Наконец капот захлопнулся, папа, торжествуя, убежал прятать выкорчеванный аккумулятор, и в ту же минуту Сережа — я даже не заметила, как он подошел, — постучал мне в окно:
— Поехали, Анька. Вылезай.
Я вздрогнула. Теперь, когда он стоял снаружи и смотрел на меня, было неловко гладить руль, говорить какую-нибудь сентиментальную ерунду, и тогда я просто подняла подлокотник между передними сиденьями и начала вынимать плоские пластиковые футляры — медленно, один за другим, не обращая внимания на его нетерпеливый, упорный стук, и вышла только после того, как забрала их все, даже тот, пустой, от Нины, которую мы слушали целую вечность назад, в день, когда уехали из дома.
— Мои диски, — сказала я Сереже и протянула к нему полные руки, — вы даже не забрали диски.
— Аня, это просто машина. Всего-навсего. Ну хватит уже, — вдруг сказал он раздраженно, вполголоса, и прежде, чем я успела ответить ему — не просто, это не просто машина, он уже повернулся к остальным, поднял руки — в одной из них была зажата консервная банка, в другой — нож, и несколько раз стукнул ножом по банке:
— Уважаемые пассажиры, — сказал он весело и громко, и все посмотрели на него, — просьба занять свои места и пристегнуть ремни. Через несколько минут вам будет предложен легкий ужин! — И тогда они засмеялись, все, даже Марина, даже мальчик, который наверняка не понял шутки, но обрадовался тому, что взрослые наконец смеются.
Потом мы рассаживались по машинам — Ира с мальчиком устроились теперь в пикапе, Мишка вернулся к нам на заднее сиденье — и Сережа обошел машины, одну за другой, заглядывая в окошки:
— Мясо или рыба? А вам? Мясо или рыба? Прошу вас…
— Банка же закрытая! — чей-то женский голос, кажется, Наташин.
— За консервным ножом просьба обращаться к вашему бортпроводнику! — отвечал Сережа.
Это было весело, по-настоящему весело и очень нам сейчас необходимо — мы не шутили уже целую вечность, но я почему-то не могла принять в этом участия. Не сейчас, подумала я, как-нибудь в другой раз. Сережа был уже рядом, с оставшимися консервами в руках:
— Мишка, — сказал он, — мясо или… мясо? Рыба кончилась, следующую коробку открывать не полезу уже.
— Пожалуй… мясо, — ответил Мишка, улыбаясь, и потянулся за банкой.
— Держи, — сказал ему Сережа, обходя Паджеро с другой стороны, — сейчас я сяду в машину и открою тебе, — и протянул мне две последних банки.
— Мадам, — сказал он, и голос его прозвучал — или мне показалось — немного, едва заметно холоднее, — мясо или мясо?
