улице Пратер полон приговоренными к смерти, а я уже строю новую партию. Может быть, мы не доживем до этого, может быть, придется уезжать в эмиграцию!.. Нет, я никуда не поеду! Я не брошу свою родину! Я здесь, у себя дома, буду бороться за партию, пусть даже другие уедут!»
Будайская сторона медленно погружалась в дымку сумерек. Серые громады домов еще вырисовывались сквозь пасмурную пелену, но очертания Будайской крепости и цитадель уже растворились в мглистом полумраке. Плащ девушки промок. На пышных волосах, выбившихся из-под коричневой шапочки, блестели маленькие, как булавочные головки, капли дождя. Теперь Эржи обо всем могла рассуждать трезво и спокойно. Но вдруг пожелтевшие листья у тротуара почему-то напомнили ей о Ласло. И тогда все снова смешалось. Словно мириады мотыльков, слетающихся на яркий свет, на нее нахлынули воспоминания, воскресив в памяти безоблачное голубое небо, унылую, но по-своему милую, прохладную осень. И хотя в водовороте событий стерлись краски и впечатления, ничто не могло окончательно обесцветить их, потому что Эржи любила. В каждом биении ее чистого юного сердца, в каждой клетке ее тела была любовь, которая даже в печали, даже в горе давала ей какое-то утешение, необъяснимое счастье, помогала все понять и со всем примириться, вселяла уверенность, что не напрасными будут жертвы и лишения. Потому что она любила и ее любили. Бывает так: многие годы длится любовь, но пламя ее гаснет, как только исполнятся желания. А есть такая любовь, чуть заметный огонек которой исполнение желаний разжигает еще больше, оставляя в душе неизгладимый след и такие горячие угли, возле которых можно греться всю жизнь. Сейчас Эржи чувствовала, что никогда не сможет забыть Ласло, если даже им не суждено больше увидеться. Того Ласло, который живет в ее сердце, — честного, умного, ничем не запятнавшего себя человека, а не убийцу с площади Республики.
Туман стоял уже сплошной стеной. Эржи шла медленно, то и дело оглядываясь по сторонам, чтобы не заблудиться. На улицах Буды пешеходы почти не встречались — в такую ненастную погоду люди предпочитали сидеть дома.
За несколько минут до трех часов Эржи пришла к условленному месту. Мирковича она разыскала быстро. Рослый бывший партизан настолько обрадовался девушке, что вместо обычного приветствия заключил ее в свои крепкие объятия. Вскоре подошли и юноши, посланные Белой. Эржи убедилась, что он говорил ей именно о них.
— Ну, теперь, ребята, — сказал Миркович, — я пойду вперед, вы, Эржике, не выпуская меня из виду, пойдете за мной, а вы, друзья, следуйте за ней. Надо быть начеку — в этом районе слоняются мятежники.
Около получаса они гуськом шли за Мирковичем, пока, наконец, не остановились на опушке леса. Миркович весело рассмеялся:
— Отсюда пойдем все вместе.
Настроение у него заметно улучшилось. В лесу он чувствовал себя как рыба в воде. Это не то, что быть зажатым между стенами зданий. Там негде развернуться, поневоле приходится обороняться. А он не любил защищаться. Он был человеком активных, наступательных действий.
— Эвакуировались благополучно? — поинтересовалась девушка.
— Все в порядке, — ответил Миркович. — Можете себе представить: мы переходили мост в полном вооружении, распевая марш Кошута!
— И никто не напал?
— А, — засмеялся партизан, — наивные реакционеры, наверное, приняли нас за мятежников!
— Все вышли?
— Нет, бедняге Хидвеги сообщили о пожаре в его квартире. Он побежал домой, кажется, у него там дочь получила ожоги. С тех пор о нем ничего не известно.
— Ужасно, — сочувственно отозвалась девушка.
— А его все нет и нет…
— Может быть, не знает, куда идти? — предположила Эржи. — Надо же случиться такому несчастью…
Некоторое время шли молча. Только опавшие листья шелестели под ногами. Сквозь ветви деревьев с уцелевшей местами поблекшей листвой моросил дождь.
— Как вы себя чувствуете, товарищи? — обратился Миркович к двум юношам.
— Теперь уж лучше, — улыбнулся в ответ крестьянский паренек, — а то совсем было приуныли.
— Откуда родом? — поинтересовалась девушка.
— Оба из Бекешсентандраша, — ответил он. Его дружок шел молча, понурив голову.
— А вы чем так удручены, товарищ? — спросил Миркович молчаливого юношу. Тот поднял голову. Большими карими приветливыми глазами он посмотрел на бывшего партизана, собираясь что-то ответить, но товарищ опередил его:
— Фери потому так кручинится, что в воскресенье должна была состояться его свадьба. А теперь вот ума не приложит, как добраться домой.
— Вот оказия! Сейчас это действительно трудновато, — улыбнулся Миркович.
— Придется отложить, — тихо произнес Фери. — Потом справим не хуже.
— Со мной была точно такая же история, — заметил бывший партизан.
— Когда? — вопросительно взглянул на него Фери.
— Давно, еще во время войны, — ответил Миркович. — Мы трижды намечали свадьбу, если не четырежды. Первый раз в тридцать восьмом. И знаете, когда она состоялась?
Девушка и оба парня с интересом посмотрели на него.
— В конце сорок пятого, ребята, — продолжал Миркович. — Ей-богу, в конце сорок пятого.
— Почему же так поздно? — спросил Фери.
— Потому что в тридцать восьмом меня арестовали. Когда освободился, снова наметили день свадьбы. Но я опять угодил в тюрьму. Так это тянулось до сорок второго года. Когда я снова оказался на воле, невесты уже не нашел. Немцы угнали ее в Германию. Только в сорок пятом она вернулась на родину. Вот как вышло! Но знаете, тех, кто по-настоящему любит друг друга, не разлучит ни война, ни лагерь смерти.
— Только заступ и сырая могила! Верно, товарищ Миркович? — улыбнулся Фери.
— А может, и они не разлучат, — уверенно ответил тот и, прищурив глаза, посмотрел в туманную даль. — В сорок девятом меня снова осудили, теперь уже свои. Моей жене в ту пору было тридцать лет, и волосы у нее были совсем темные. А в пятьдесят шестом, когда я снова освободился, меня встречала белая как лунь старушка. Да, она никогда не теряла надежды. А ведь ее уверяли, что я умер. Но она не переставала верить и ждать.
— Вы тоже реабилитированы, товарищ? — тихо спросил Фери.
— Да, — ответил Миркович.
Снова наступила тишина. Все, задумавшись, шагали по мокрой опавшей листве. В ботинках хлюпала вода, одежда тоже промокла. Всем хотелось как можно скорее попасть в лагерь.
— Еще немного, и будем на месте, — как бы угадывая желание своих спутников, произнес Миркович. — Эржике, — обратился он к девушке, сделав несколько шагов, — я уже давно собираюсь спросить у вас…
— Пожалуйста!
— Если не ошибаюсь, вы работали среди молодежи?
— Да, — ответила девушка.
— Скажите, что произошло с нашей молодежью? В сорок девятом году у нас была восторженная, преданная молодежь. Выйдя из тюрьмы, я заметил резкую перемену, но никак не думал, что дело дойдет до такой враждебности.
— Трудный вопрос, товарищ Миркович, — сказала
