но уже с приметливым охотничьим глазом сынишка тянулся к собаке.
Владимир Федорович, закончив рассказ, подошел к «уазику», раскрыл дверцу:
– Выходи, пленник железного шарабана! – И когда Набат выпрыгнул, потрепал его за холку: – Остыл, злюка? – Набат никак не отозвался на эти слова, даже хвостом не вильнул, вздрагивая, он тянулся к Ивану, морщил черные дульца ноздрей. – Собака потому кусачая, что жизнь у нее собачья, – сказал Владимир Федорович, поняв все, и отпустил Набата.
Тот прыгнул к Ивану.
– Ну вот, и еще один день прошел, – бросив взгляд поверх сосновых макушек на ознобное сыроватое небо, проговорил Владимир Федорович, – к нашему безмясью по куску кабанятины получили, спасибо и на том! – Он пытливо глянул на Ивана: и с чего это пес так любит его, а?
А Набат старался прижаться к Ивану, ткнуться носом под руку, заглянуть в глаза, он улыбался, нижняя губа его смешно, будто у овцы, отвисла, обнажив чистые зубы, из-под верхней потянулась слюна, – взгляд источал любовь и еще что-то очень печальное, одинокое. То ли Набат чувствовал что-то, то ли просто находился в особом настроении – не понять.
Подошел лесник Потапов по кличке Вовочка, путавший в речи «р» и «в», – Набат поморщился от острого духа водки и лука, исходивших от Вовочки, – лесник рыгнул, прихлопнул рот ладонью и снял с сука ружье.
– Пойду погляжу, может, еще кто-нибудь где-нибудь лежит, чего-нибудь делает…
– Куда? У нас больше нет лицензий! – крикнул ему Владимир Федорович.
– А нам можно! – сказал Вовочка. Как работник леса, луга, опушки, оврага и полян, он считал, что все, что есть в этих небольших пущах, подвластно ему – что хочет, то и будет делать со зверьем и прочей тварью, которая тут живет и тут дышит – будет судить, будет миловать.
– Одно слово – можно! – Вовочка с треском вломился в кустарник.
– Слишком много выпил, – сказал Владимир Федорович. – Надо было наливать поменьше, тогда бы Вовочка был послушен, как барышня с Центрального телеграфа.
– Отвяжите мне Овлика, – прокричал Вовочка из кустов, – я пойду с Овликом!
Орлик принадлежал Вовочке, у него кормился и был личной собственностью лесника. Орлика отвязали, пес, радостно сбивая морось с кустов, прыгая то боком, то задом – он это умел, – бросился вслед за хозяином, залаял хрипло, хмельно, будоража оставшихся собак, и вскоре вслед за Вовочкой скатился в глинистый, с обсыпавшимися открытыми краями ложок.
– Через двадцать минут будем собираться, – объявил Владимир Федорович, он был старший на охоте и его команды были, что в армии команды ротного. А потом, где есть стрельба, гон, охота, страсти, там обязательно должен быть старший и, если кто-то не выполняет его приказаний, значит, анархиста надо удалять из стройных рядов.
– Слышите, мужики, в нашем районе святые появились! – вдруг сказал Петрович, оправил на себе полушубок с нечесаным бараньим воротником (размер полушубок имел такой, что им можно было накрыть целиком весь «уазик» – семидесятый, либо семьдесят второй), заколыхался в гулком смехе. О себе Петрович говорил, что хорошего человека должно быть много, поэтому ел и пил, сколько мог, радовался и жил на широкую ногу.
– Какие святые? – не замедлил поинтересоваться Митя Жильцов, агроном из районного управления, которое постоянно меняло названия и сейчас называлось очень похоже на ВААП – организацию под прикрытием государства успешно обирающую писателей, – в общем, это было управление по части земли и сельского хозяйства, – Жильцову все было интересно, он до всего был охоч и, как всякий любознательный человек, брал новости на мушку и потом пересказывал их одному, другому, третьему, разносил по широкому кругу.
– Да, в заказнике появились святые. Новые жильцы, из-под Загорска приехали – кабанов из-под самой лавры привезли и пустили в заказник. Прозвали кабанов святыми.
– Как будто своих не хватает! – не удержавшись, хмыкнул Митя, а Петрович посмотрел на него заинтересованным глазом учителя, вознамерившегося наградить ученика тремя ударами линейки по темени.
– А разве наши кабаны, Митяй, не святые?
– Они что, другой породы?
– Дурак ты, Митяй! – беззлобно произнес Петрович. – Еще два слова, и я обвиню тебя в непочитании Бога и родителей.
– Наши бабы очень не любят, когда к каблукам пристает помет, – рассмеялся Владимир Федорович.
Жильцов намек понял, но не обиделся, тоже рассмеялся.
– Тут к соседям, сказывают, один руководитель из самой Москвы приехал, так его атаковали вопросами – все почему, да почему? – и все о перестройке. Почему мяса нет, почему молока нет, почему яиц нет, почему с кирпичом перебои, руководитель послушал, послушал и сказал: «Я отвечу на один вопрос, на все не смогу, – что такое сегодня главное? А главное сегодня, товарищи, – это стадо!»
– Умница! – восхитился Петрович, выколупнул из снега брошенную луковую головку и бережно положил ее на клеенку. – Какой уровень мышления! М-м!
– Почти такой, как у Орлика, так высоко даже вороны не летают. Ты, брат, книги пиши, – Петрович похлопал гибкого светлоглазого Митю Жильцова по плечу, – у тебя получится. О том, что видел, что слышал, с кем ел-пил, – станешь настоящим писателем. Блестящим, либо растущим. В один из этих двух разрядов обязательно попадешь. Бумагой только запасись! – Петрович ударил себя по могучему животу, прислушался к гулу, прокатившемуся внутри. – Жаль, что я книг не пишу, – снова хлопнул себя по огромному гулкому животу, потом ласково погладил его, – все растет и растет. Вот таким макаром, Триста рублей убытка. Все понял?
У Мити Жильцова была сложная кличка Триста рублей убытка. Поехал он как-то в город Иваново – вроде бы по делам, а на самом деле девушку себе присмотреть – свои вроде бы хороши, но в Иванове лучше. Дома настолько все переплелось, перепуталось, что сам леший голову свернет, прежде чем разберется, куда ни посмотри – всюду родичи, целый клубок, поэтому Дмитрий справедливо рассудил: жену надо брать на стороне. А потом у него высшее образование, под его высшее образование девушек в районе раз-два и обчелся, – если только приезжие учительницы, но разве можно их высшее педагогическое образование сравнить с Митиным сельскохозяйственным?
В Иванове Митя и невесту не добыл, и домой приехал без денег – обчистила девушка, которую он пригласил к себе в гостиницу. Обошлась поездка Мите в триста рублей, – а в ту пору триста рублей были большими деньгами, это сейчас они – ничто.
Владимир Федорович тем временем принялся рассказывать мне, что рощи здешние раньше были голы, как сковородки, продувались насквозь, – что был лес, что не было его. На всю округу имелся один кабан, жил в овраге, его никто и не видел, это был не кабан, а призрак, вымирающий зверь. Лоси все ушли на Хопер, в заповедник, лисы перевелись, – и если появлялся кто-нибудь «транзитный» сохатый или худющий, заморенный долгим бегом хряк, в них тут же слали пулю.
В район пришел новый руководитель, человек, понимающий природу, зверя и текущий момент, и объявил запрет на всякую охоту на два года, потом
