её к нам обсудить планы на будущее, поговорить о её «гонораре», предложила перекусить, поесть она любила. Чревоугодие, алчность, гордыня… Мы ели вместе.
– Но как…
Она усмехнулась:
– Очень просто. Поели, я вышла на минуту на задний двор и сунула два пальца в рот. Выпила залпом ковш дождевой воды из бочки. Пошла к ней, сказала, что ты с девочками возвращаешься домой, она ушла. Я съела пачку угля и отправилась гулять, так, наудачу. У Паши была вечеринка, он от доброты душевной меня позвал и обеспечил мне алиби.
– И с Таней тоже всё так просто было?
Снежа улыбаться перестала:
– Тоже. Я приготовила салат и принесла ей. Она весь его съела у меня на глазах. Они с Ильёй ругались накануне вечером, он, сдуру, сказал на следствии, что не виделся с ней, навлёк на себя подозрение… Позже я вскользь обронила в разговоре с кассиршей Людой, что Танечка соблюдала какую-то особенную зелёную диету. Людмила по всему селу разнесла этот слух, и уже будто бы Марина с Таней сами ей рассказали про аконит для похудения, придумала, что диета французская, и чуть ли не сам Бонье ней сидел… – она вздохнула, – Всё вышло так удачно и кстати, вот только Танина смерть мне не даёт покоя… Я сорок ночей на коленях отмаливала этот грех, а сердце рвётся до сих пор! Но у меня не было другого выхода, Владик! Нам с тобой больше негде было взять родных детей! Понимаешь?
– Понимаю.
– И не осуждаешь?
– Нет.
– Спасибо, родной…
… – Я всё ещё люблю её.
– Ты сказал, что любил Эсфирь.
– Не любил. Я люблю Эсфирь, Паша. И люблю свою жену. И мне плевать, что скажут люди. Понимаешь?
– Понимаю.
– Спасибо, дружище. Давай ещё понемногу…
Выпили. Вытерли ладонями рты.
– Она отравила твоего родного брата, Владик.
Влад кивнул:
– Всё так. Но это был совершенно чужой мне человек. Его жена была мне во стократ ближе и роднее! Я никогда бы сам не поднял на него руку, я вообще никого убить не могу, ты же знаешь, что я даже мяса-то не ем… Я не оправдываю Снежу, нет и нет, но для меня смерть Ильи стоит в одном ряду со всеми.
– А как она убила его? Что это вообще такое – спорынья?
Влад усмехнулся:
– Такое забытое слово и средство. Она знала все ядовитые растения, знала их части, у каких опасные корни, у каких цветки. Где-то нашла, узнала поражённую рожь, кажется на ферме возле Вербного, собрала да и накормила этого доверчивого рыжего пьяницу.
– И его дети стали вашими.
– Да. Несколько мгновений своей проклятой жизни я всё-таки был счастлив. В те дни, когда мы со Снежей ещё не знали, что мы брат и сестра, и потом, когда девочки стали называть меня папой. Тебе не понять этого, Пашка, у тебя есть сын, прекрасный умный парень, цени это…
Макс отвел глаза:
– А что случилось с Марченко, Владик?
– Марченко, как и все вокруг, считал Снежану наивной дурочкой, чем-то вроде сельской сумасшедшей, а она была умнее всех нас вместе взятых!
– Была? Она ещё жива.
– Скоро, Паша… Она очень умная, а с тех пор как болезнь захватила её, она стала такой хитрой и ловкой что мне и сравнить-то это не с чем! В её движении к цели было уже что-то маниакальное. Бедная девочка думала, что вот я теперь богат, у нас есть настоящие дети и мы, наконец, заживём, задышим, будем счастливы, осталось одно последнее препятствие, а там, завтра, за горизонтом, уже восходит новая жизнь! Бог ты мой!
– Ведь все мы так живём, Владик. Всегда завтрашний восход и никогда сегодня.
– Ты прав, Пашка! Повторюсь – я не оправдываю её. Но и не сужу. Она жила, как чувствовала. Давай ещё по чуть-чуть…
… – Дениска подошёл ко мне и сказал: «Снежана, нам нужно поговорить» и я сразу поняла, что он догадался.
– Как ты поняла, родная?
– По глазам, по выражению его лисьего лица, по тому, как он развязно сунул руки в карманы, откинул голову, посмотрел на меня… Он случайно столкнулся со мной, когда я была Эжени Бонье, познакомился, стал флиртовать, мне даже понравилась эта игра… Потом он пришёл к нам, чтоб встретиться с опекой. Ты велел мне привести себя в порядок, я уложила волосы, чуть подкрасила веки, и у него хватило ума сложить два и два. Как и с Мариной, я не стала отпираться. Я сказала ему – да, он прав, всё так, но он многого не знает. У него загорелись глаза, он подумал, что тут замешан ты, а я только твоё орудие. Он покраснел, весь засветился, я читала по его лицу, как по книге – у него уже захватило дух от перспектив: вот он раскрывает грандиозное преступление, ловит опасного преступника, убийцу, и его пособников, получает благодарность, очередной чин, медаль, орден, перевод в город… – она усмехнулась, – Все знали, как он завидовал «городским», как мечтал работать там! Зависть – смертный грех. Вечером он явился в дом Бонье, это отвело от меня подозрение, все узнали, что перед своим исчезновением он встречался с дочерью француза. Он пришёл, я угостила его кофе с моими лекарствами, добавила совсем чуть-чуть, только чтоб следы препарата нашли в крови… Потом я сказала ему, что ты, кажется, о чём-то догадался и это может быть опасным для него, предложила поговорить в другом месте и назначила ему встречу в лесу.
– Как он умер?
– Легко. Без мук. Он был тщеславным, но не был злым, и я не хотела, чтоб он страдал. Дала понюхать свой платок с эфиром, он упал, я тонкой иголкой ввела яд ему в шею, потом взяла гадюку, разозлила, поднесла к месту укола, она вонзила зубы ровнёхонько в след от иглы.
– Змеиный яд?
– Да.
– Где ты взяла его?
– Наловила змеек в лесу, – просто сказала Снежа, – Дважды чуть не попалась. Один раз Мила меня встретила, она шла за черникой, а я как раз перекладывала двух гадюжат в ящик – я его прятала под мох у старой сосны с вылезшими корнями. Пришлось сидеть вместе с Милой и собирать с ней ягоды… А потом, когда я решила, что уже достаточно, я переложила ящичек в корзину, пошла из леса и встретила на берегу Пашу Максимова. Представь, Владюша, стоим мы с ним, разговариваем, у меня в корзинке этот самый ящичек рыжиками присыпанный и папоротником сверху накрытый, а змейки там шипят, шипят… Как только он не услышал? – она смеялась…
… – Зачем ей было столько змей?
