зажимы на её раме. — Стенд для пыток?
— Мы ничего здесь не трогали, — пояснил Шарль. — Как знали, что к этому делу ещё вернутся…
— Ещё бы! — улыбнулся Марков. — Это материальные свидетельства безумия барона. А недееспособность лица, находящегося под опекунством, согласно Ноланским законам, нужно каждые три года подтверждать в судебном производстве. Я не ошибся, Глагау?
— Вы правы, сир, — сказал Шарль. — Законы несовершенны…
— … а барон упрямый. И умирать не собирается.
Официальный опекун Ойгена Глагау предпочел оставить последние слова Маркова без реакции. Он к чему-то прислушивался — возможно, ко внутреннему коммуникатору — и сообщил:
— Брата уже везут сюда.
— Вот и хорошо, — имперский комиссар сел на одну из низких скамеек, стоявших под стенами зала. — Мы немного поговорим с вашим братом, совсем недолго.
— Долго он не выдержит, — напомнил Шарль.
— Мы же не садисты, — хмыкнул Нев.
— Я… я понимаю, — кивнул Шарль и направился к выходу из зала.
Не прошло и минуты после его отбытия, как в зал вбежал «паук», на платформе которого смонтировали инвалидное кресло. В нем скрючилось высохшее тело с непропорционально громоздкой с величественным профилем головой, словно пересаженной с шеи великана. Голова смотрела на следователей бодрым и грозным взглядом.
«По виду и не скажешь, что старому пошел сто третий год», — оценил Марков. Он незаметным для постороннего жестом приказал Неву начинать допрос. Ещё один следователь обошёл «паука» сзади, внимательно осмотрев аппарат. При определенном программировании даже такой сугубо гражданского Мкб можно было превратить в оружие.
— Вы Ойген Глагау? — спросил Нев.
— Я вице-адмирал Ойген Оммер сто тридцать восьмой барон фон Мориц-Глагау, — гордо сказал владелец величественной головы. — С кем имею удовольствие говорить?
— Старший следователь имперского управления полиции Нев, — назвал себя полицейский. — Мне поручено задать вам вопрос…
— Кем именно поручено? — перебил следователя барон.
— Имперским комиссаром, генерал-лейтенантом Рене Марковым.
— Так пусть он и спрашивает. Чего же он там сидит? — барон кивнул в сторону комиссара.
— У нас принято, чтобы спрашивал следователь, — пояснил Марков. — Это его работа… А вы, как я вижу, человек с претензиями.
— Величайшая из претензий, генерал, это стать хозяином своего внутреннего хаоса, покорить собственный хаос форме, действовать логично, просто, категорично, математически, быть законом для самого себя[87]. Вам знакома такая претензия?
— По правде говоря, это слишком пафосно, как по мне.
— Да! Вы же из плебеев, Марков. Из периферийных плебеев, забитых налогами, погрязших в предрассудках и страхах. Ваш отец выращивал съедобные водоросли на Тиронии, а мать ухаживала за чужими детьми. Кажется, ей платили три фунта в час?
— Зато в нашей семье не было извращенцев.
— Извращенцев не было, говорите, — барон загрохотал раскатистым смехом. — И это, кстати, также доказывает ничтожность вашего происхождения. Один из мудрейших в истории человечества мыслителей сказал: «Только тогда, когда мы достигаем нечувствительности и извращенности, природа начинает открывать нам свои тайны, и только оскорбляя её, мы способны её разгадать»[88]. Ваш предки, генерал, не принадлежали к тем, кто разгадывал вечные и ужасные тайны природы. Ваши ничтожные предки только потребляли природу. И то очень-очень редко. Когда у них появлялись деньги на натуральную пищу.
— О! — Марков подмигнул Неву. — Коллеги, мы имеем дело не просто с извращенцем, а с идейным извращенцем. Становится интереснее.
— Вы хотите меня обидеть? — барон отрицательно покачал головой. — У вас не получится. Кто вы такие, чтобы оскорбить потомка тысячелетнего рода? Мой предок получил титул от императора Священной Римской Империи Фридриха Третьего. Моё извращение выше всех ваших мнимых добродетелей, как человеческая склонность к прекрасному выше сдержанности кастрированного пса.
— Это не мы вас, это вы пытаетесь нас обидеть.
— Никоим образом. Я только хочу, чтобы вы поняли, с кем имеете дело.
— Мы догадываемся, — сказал Марков. — И, тем не менее, я хочу услышать от вас о некоторых обстоятельствах ваших игр в этом зале.
— В этом зале! — барон обвел гордым взглядом зеркальные стены и конструкцию для пыток. — В этом зале, генерал, не последние люди достигали просветления, находили свою потерянную сущность и получали наивысшее наслаждение, на какое способен человек. Спиноза в своей «Этике» написал: «Никто до этого дня не определил границ того, к чему способно тело». После смерти Спинозы прошла тысяча сто лет, а эта его апория и теперь, за сотни парсеков от Земли, является истинной до последней буквы! Этот зал был мистической и тайной Границей Опытов. Ведь, «если не будет высказано всё и всё не будет подвергнуто тайному анализу, то можно ли рассчитывать на догадку: что именно больше всего тебе подходит?»[89]
— «Не последние люди», — процитировал слова Глагау Нев. — И кто же были эти люди?
— Я не скажу вам.
— А мы и так знаем, барон, — вмешался Марков. — Мы подняли записи учетных систем купола. Не всё получилось уничтожить, не всё… Да и Джи Тау, как мы видим, не проявили должной ревности. Шестнадцать достаточно известных имён.
— Так чего же тогда вы от меня хотите?
— Чтобы вы вспомнили одного человека, которая сопровождала Лиду Унно.
— Лиду? — барон подозрительно прищурился. — А она вам зачем? Вы же её уже отправили… к предкам.
— Кого она приводила на ваши оргии?
— Приводила? Никого.
— А своих наложниц?
— Имеете в виду клонов?
— Да.
— Клонов она приводила.
— Каких именно клонов?
— У Лиды их было много. Она заказывала их целыми сериями. Имела деньги. Местные клоноделы благодаря Лиде сделались миллионерами.
— Вы можете вспомнить имена?
— Чьи?
— Клонов наместницы.
— Генерал, — в голосе Глагау звучало ощущение собственного превосходства, — я не запоминаю имён биороботов. И самих тех изделий не помню. Это как помнить названия блюд, которые съел в позапрошлом году… Бред какой-то.
— А этого тоже не помните? — Нев поднес к глазам барона планшет с изображением Ленго.
— А этот… Был такой… Лида его одевала то мальчиком, то девочкой.
— Его пытали? — спросил Марков.
— Мы проводили опыты, генерал. Опыты. Мы вырывали у природы её сладкие тайны. Мы путешествовали «… в те миры, где торжествует зло, где разум растворяется во мгле, а когти длинны и страшны»[90].
— Что вы делали с этим клоном?
— Лида его берегла. Он умел ей приносить удовольствие. А я бы с ним развлёкся по-своему… Это крысёнок во время оргий постоянно лез к моей девочке.
— К Батрис?
— Да.
— Он был неравнодушен к Батрис?
— Неравнодушен? Он слюной исходил, когда видел Батрис. Она была уникальной.
— Вы её ревновали?
— Не так, как вы себе представляете.
— А как же?
— Это не ваше дело.
— Вам неприятно об этом вспоминать?
— Говорю же вам не ваше собачье дело! — крикнул Глагау.
— Хорошо, оставим это… А вам не казалось, барон,
