ощущение полноты жизни и счастья. Не надо было спешить с утра собрать детей в школу, а мужа на работу. Можно было лишний час поспать, и встать не в шесть, а в семь. Вся семья была дома, вокруг стоял шум, кипела жизнь.
Всё это было хорошо, мило сердцу Нюры до сих пор. Но не теперь. Нынешнее воскресенье означало для Нюры лишь одно – разлуку с Андреем. День тянулся мучительно долго, ничто не радовало Нюру, и это не укрылось от внимания Лёни. Он заметил такие мелочи, как излишняя нервозность и необщительность жены. На его вопрос «Что случилось?» она раздражённо отмахнулась и ответила:
– Ничего. Просто чувствую себя неважно. Голова болит.
Нюра сказала это таким тоном, что Лёне больше не захотелось продолжать расспросы. Однако вечером, уложив детей спать, Нюра сразу же пришла в спальню. Лёня был уже там. Нюра обняла его за шею и поцеловала в губы, долго, влажно. Затем она встала, расплела косу, расправив волны волос по плечам, и расстегнула пуговицы на блузке. Для Лёни этого было более чем достаточно. Он сжал её в своих объятиях и не выпускал до полуночи. Все его сомнения растаяли, испарились. Сегодня он засыпал счастливым. Нюра тоже засыпала счастливая, но только от мысли, что уже утром она будет тонуть в любви и ласках своего любимого здесь, в этой самой постели.
6.
Прошла неделя, следом вторая. Счастливые любовники не могли насытиться друг другом. Казалось, они навёрстывали то, что упустили за последние двадцать лет. Андрей приходил каждый день в назначенное время, и Нюра уже ждала его, вся сгорая от нетерпения и волнения. После полудня он уходил, осторожно, украдкой, как вор, боясь столкнуться с кем-нибудь из соседей.
Лёня ни о чём не догадывался. Но скоро соседи начали поговаривать о том, что от Нюры каждый день уходит какой-то военный. Сплетницы злословили, распуская грязные слухи. Первой узнала о них Нюра. Она поняла, откуда ветер дует, и как-то раз, проводив в очередной раз Андрея, пошла прямиком к бабе Паше, одной из главных зачинщиц вечных сплетен.
Нюра прямо с порога, без вступления, перешла к делу:
– Ты что же это, шалава нечёсаная, грязные слухи про меня распускаешь?
Та не стала отпираться и, в свою очередь, тоже перешла в наступление:
– Ты чего это на меня ругаешься? Правда не может быть сплетней. Так что шалава здесь ты, а не я!
Нюра сделала шаг вперёд. Вид у неё был угрожающий.
– Значит так. Слушай, что я тебе скажу. Ещё хоть слово сболтнёшь про меня, прибью. Поняла?
– А ты меня не пугай. Лучше вон мужиков своих иди, пугай. Разошлась тут! Загребла себе двоих, и сидит, высиживает обоих. Постыдилась бы, бесстыжая! Мужа пожалела бы. Как ему в глаза-то людям смотреть? Это же видано такое, в его доме на его постели с полюбовником кувыркаться. Тьфу, зараза!
– Дом мой, и постель моя. Ясно тебе? – сказала Нюра низким голосом. – Муж мой, и любовник тоже мой. А захочу, ещё одного заведу. Надумала меня стыдить тут!
Она наступала на бабу Пашу и сжимала кулаки. Та невольно отступила под натиском Нюры.
– Я тебя предупредила, – сказала Нюра, подойдя к Паше вплотную и притиснув её к стене. – Не закроешь свой рот, я сама его тебе закрою. Уяснила? А теперь я пойду. Мне домой пора, обед мужу готовить.
При этих словах она наклонилась к самому лицу Паши и сверкнула глазами. В них блеснул стальной холод, так что у Паши мороз пробежал по коже. Нюра вышла, а Паша перекрестилась.
«Ну её к чертям, – подумала она про себя, – глядишь, ещё чего доброго, и правда угробит. От такой курвы можно всего ожидать. Вот дура-баба».
Паша больше не стала распространять и поддерживать сплетни. Но дело уже было сделано, первое слово уже было брошено – и теперь, словно круги по воде, слух стал расползаться. И на третью неделю пребывания Андрея здесь, в Чугуеве, до Леонида дошли первые весточки. По одним слухам, Нюра загуляла с офицером и собирается уехать с ним отсюда. По другим – она повстречала свою былую любовь, своего жениха юности, за которого так и не вышла замуж – то ли он её бросил, то ли она его из армии не дождалась. Один вариант был не лучше другого. Но главное, оставался неоспоримый факт – его жена всё же изменяет ему, и неизвестно, сколько это уже длится, и чем это всё закончится.
Леонидом снова овладел гнев, затем его сменил страх, затем стыд и растерянность, и опять страх.
Теперь он знал точно, что Нюра ему изменяет. В памяти всплыли мелочи и подробности, которые он упорно отметал и не замечал всё это время. А теперь сложилась полная картина. Он – осёл и слепец, слабак, не желавший признавать очевидное. Нет, так продолжаться не может, не должно!
Но опять он не нашёл в себе сил задать жене прямой вопрос и потребовать прекращения всяких отношений на стороне. Опять он молчал, терзаемый теперь не подозрениями, а знанием того, что ему изменяют у него под носом, и невозможностью вмешаться и всё изменить. Лёня больше всего боялся, что дело может принять совсем не желаемый оборот. Он боялся этого даже больше, чем реальной измены жены.
И он опять молчал.
7.
На исходе третьей недели Андрей сообщил Нюре, что его вызвали обратно. Он был мрачнее тучи, а Нюру это известие просто убило.
– И когда ты едешь? – спросила она, стараясь совладать с собой.
– Послезавтра. – Андрей опустил голову. – К четвергу мне необходимо уже быть на месте.
– Как послезавтра?! – воскликнула Нюра. – Так скоро?! Ведь прошло всего три недели. Ты же обещал, что пробудешь здесь месяц.
– Но что я могу сделать? – Андрей в отчаянии развёл руками. – Я тоже надеялся, что у нас есть ещё хотя бы неделя-другая.
– И когда ты теперь опять приедешь? – спросила Нюра, глотая слёзы.
– Не знаю. Когда снова направят. Может, через месяц. А может, через полгода или даже год. Я не знаю, чёрт бы побрал эту службу. Из-за неё я тебя потерял однажды, и снова теряю.
Он мерил комнату шагами, выкуривая папиросу за папиросой. Нюра сидела на стуле, обхватив голову руками. Вдруг она выпрямилась и сказала решительно:
– Я поеду с тобой. Заберу детей и уеду с тобой, куда бы ты ни ехал. Я не смогу больше без тебя.
Андрей остановился, на минуту задумался, затем ответил:
– Я уже думал об этом раньше, и не один раз.
