хорошо работала и перевыполняла план по сдаче рыбы?
— Не только это, — с хитрым видом покачал я головой.
— Научилась бы хорошо стрелять, да?
— И это еще не все!
Шиу нахмурила брови и покачала головой:
— Ну, тогда не знаю!
Я набрался храбрости, взял ее за плечи и, наклонившись к самому уху, шепнул:
— Слушай — я ухожу бить врага. Времени пройдет много. Если тебе кто-нибудь… придется по душе… не жди меня, расписывайся!
Шиу резко вырвалась, с силой стукнув меня в грудь, — до чего ж крепки руки у ополченок с побережья! — и склонив набок голову, сердито сверкнула на меня глазищами:
— Вот еще! Больно надо!
Перевод И. Зимониной.
Фам Хо
ВЕСЕЛИНКА
Дождавшись отбоя, Веселинка выбралась из убежища и, сжимая в руке кусок мыла «Ласточка», быстро пошла к дому. На душе у нес было тревожно и смутно. Бывает так: стоит, не колыхнется ровная гладь воды, а бросят в нее камень — и пойдут расходиться по ней круги…
У колодца, где росли высокое дерево карамболы — на нем как раз поспели плоды — и несколько едва подросших деревцев папайи, Веселинку ждал узелок с грязной одеждой.
— Ле!
— Что тебе?
Веселинка нерешительно подошла к младшей сестре.
— Знаешь, Тюнг приехал, я его издали видела… Наверное, скоро заглянет к нам…
Ле стала пунцовой. Но не только одно смущение было тому причиной.
— Мне-то какое дело, заглянет или не заглянет! — в сердцах сказала она и тут же прошмыгнула на кухню.
Веселинка прекрасно понимала, что творилось на душе у младшей сестры. Веселинка тоже испугалась, наверно, даже больше, чем сама Ле.
Ведь так уже было однажды: один юноша, его звали Хой, чуть было не посватался к Ле, но потом исчез и больше его не видели. А теперь вот Тюнг… Зайдет или нет?
Веселинка аккуратно разрезала ножом кусочек мыла, завернула и спрятала одну половинку, а другую понесла к колодцу.
Белый нон ее замелькал над круглой цементированной стенкой колодца, которая до сих пор еще выглядела красивой и аккуратной, хотя на ней кое-где уже проступили трещины.
Мыльная пена мелкими белыми пузырьками облепила руки. Приглядевшись, можно было увидеть, как в послеполуденных лучах солнца маленькие пузырьки играют и переливаются всеми цветами радуги.
А руки были сейчас белыми-белыми.
Веселинке нравилось смотреть на свои руки, когда она стирала. Наверно, никогда не бывали они такими чистыми, красивыми и не пахли так хорошо, как в эти минуты.
Сегодня, глядя на них, она отчего-то снова подумала о своей жизни. Если б можно было мыльной пеной смыть все ошибки!
Звали ее Веселинка, да жилось-то ей совсем невесело.
* * *
У Дыков было две дочери. Разница между сестрами была в три года.
До революции Дык назывался «инфирмье». После революции он продолжал заниматься тем же, но теперь его называли по-другому: фельдшер. Первое время ему совсем не нравилось это слово. «Инфирмье», казалось ему, звучало гораздо внушительнее. Потом он свыкся со своим новым званием и постепенно стал понимать, что новое слово «фельдшер» и то, что за ним стоит, намного ценнее «инфирмье», оставленного колонизаторами. Сейчас он уже ненавидел это старое слово, а вернее, осознал наконец, какому унижению подвергался, когда работал на колонизаторов. Местный уездный комитет поручил ему заведовать пунктом медицинской помощи. Пункт этот существовал и раньше, до революции. Домик был хоть и маленький, но аккуратный — он был покрыт желтой черепицей, а стены старательно выбелены известью. Там была даже лежанка, на которой осматривали больных или приготовляли лекарства.
Дыку помогал в медпункте молодой парень, он казался очень приятным и простым в обращении. У него было красивое лицо, особенно глаза, выразительные и чуть влажные. Никто из женщин, приходивших в медпункт, не мог пожаловаться, что он развязен или небрежен…
С тех пор как он поступил на работу, Веселинка решила, что ей нужно больше обычного следить за своей внешностью, тщательней причесываться, наряднее одеваться. Да и все тоже так считали. Даже ее родители относились к этому одобрительно.
Парень жил в медпункте. Лежанка, днем служившая для приема больных, ночью становилась его кроватью, он только менял на ней циновки. Питался он у Дыков, которые жили в крытой соломой хижине, притулившейся у правой стены медпункта. Чтобы попасть к ним с улицы, нужно было пройти через весь двор.
Парень стал проявлять внимание к Веселинке. Он часто шутил с ней и с Ле, и часто заговаривал с Веселинкой, когда умывался или стирал свою одежду у колодца. Он много рассказывал о своем селе, о родителях. Веселинка чувствовала, что он хочет дать ей понять, что он из богатого села и что родители в нем души не чают.
Как-то поздно вечером на футбольном поле был митинг, и парень от начала до конца простоял рядом с Веселинкой так, словно они были из одной семьи. В ту ночь светила молодая луна.
Они полюбили друг друга.
Веселинка очень поверила ему и страстно его полюбила. Как-то раз, поздно ночью, она уступила ему. Медпункт, его четыре белые стены да рабочий стол ее отца, были тому свидетелями. Она уступила всего один-единственный раз. А через два месяца заметила в себе перемены.
О ее беременности первой узнала мать. Она рассвирепела так, что вся побелела. Отец был более спокоен. Он тихо сказал:
— Посмотрим, как все обернется! Раз уж так случилось, нечего шум поднимать. Я поговорю с ним, пусть немедленно отправляется к своим родителям и договорится о свадьбе.
Потом и Ле узнала о позоре сестры.
А вскоре и соседи — непонятно, кто мог проболтаться, — стали сплетничать и шушукаться. Мать еле сдерживалась, чтоб не избить Веселинку. А парень, узнав, что мать девушки сердится на него, то и дело отпрашивался навестить родных. Внешне мать Веселинки была очень строга с ним, но сама тайком несколько раз приходила к нему по ночам. Заметив его частые отлучки, она обрадовалась, решив, что он договаривается с родителями. Ее дочь, считала она, хоть и оказалась слишком доверчивой, зато красива и послушна, а они с мужем хоть и бедны, но пользуются в селе всеобщим уважением, и потому для молодого человека большая честь с ними породниться. И она продолжала тешить себя надеждой, пока в один прекрасный день Дык, вернувшись с совещания в уезде, не сообщил ей новость: молодой помощник фельдшера подал в уезд заявление с просьбой перевести его в другое место или вообще освободить от работы.
— Что же он задумал? —
