– Знаешь, изменив ее имя, ты не изменишь ее судьбу, – сказал он, поднимаясь.
– Черт возьми, Мерлин, почему ты не сказал, что ты здесь!
Утер поискал глазами Ульфина, чтобы укорить его в этом, но рыцарь своевременно вышел из комнаты в сопровождении кормилицы.
– Впрочем, как тебе известно, Моргана сама себя так не называет, – продолжал, расхаживая перед ним, мужчина-ребенок тем беззаботным тоном, который всегда безумно раздражал. – Ее мать зовет ее Рианнон, «Королевская», чтобы эльфы никогда не забывали, что когда-нибудь она станет их королевой…
– Я знаю, – сказал Утер. – Но это ты захотел назвать ее Морганой. И иногда мне кажется, что ты сделал это нарочно – ты знал, что Горлуа назовет свою дочь Моргаузой, и устроил еще одну из своих дьявольских проделок.
– Правда? Как странно… А мне иногда кажется, что ты несешь вздор…
В темноте из-за своих белых волос и худобы Мерлин выглядел старичком. Но как только он вошел в полосу света, падающего от свечей, он вновь стал тем же мужчиной-ребенком неопределенного возраста, наполовину эльфом, наполовину человеком, один вид которого настраивал против него почти всех, кто видел его впервые.
– Я просил тебя заняться Фрейром, – проворчал Утер. – Ты не должен покидать его ни под каким предлогом, пока он не придет в себя!
– Да, именно поэтому я здесь. Лихорадка у него спала, и он очнулся незадолго до рассвета… А кстати, он спрашивал тебя.
– Но, черт подери, ты бы мог сказать мне об этом!
– Я так и сделал.
Утер открыл рот, чтобы возразить, но раздумал, и его сжатый кулак гневно рубанул воздух. С Мерлином было бесполезно спорить. Можно было подумать, что ему доставляло мстительное удовольствие доводить Утера до бешенства, причем это удавалось ему с такой легкостью, что становилось оскорбительным.
– Побудь здесь с Артуром, – проворчал он, выходя из комнаты.
Он уже был в коридоре, когда до него донесся голос Мерлина:
– До тех пор, пока он не придет в сознание?
Утер проворчал что-то в ответ, заставив улыбнуться мужчину-ребенка. Однако улыбка слетела с его губ, и лицо исказилось, как только шаги короля стихли в коридоре. С самой зари у него в горле стоял мешающий вздохнуть ком. Да, Фрейр очнулся, но, несмотря на все дружелюбие, которое Мерлин испытывал к этому добродушному великану, он бы предпочел, чтобы его лихорадочное забытье продлилось еще немного, хотя бы до вечера, когда закончится Совет… Или, по крайней мере, чтобы он молчал.
Дождь прекратился, но день все-таки был зимним, холодным и сырым – настоящая собачья погода, когда пропитываются влагой соломенные крыши, и улицы заполоняют ручьи грязи с ошметками соломы. Погода совсем не подходила к всеобщему празднику, но народу было так много, что город постепенно обретал былую живость, а мысль о предстоящем угощении согревала сердца. Каждый переулок, еще вчера отданный в распоряжение собакам, свиньям и курам, сегодня был наполнен криками, красками, жизнью. Все лавки были открыты, сапожники, оружейники, кабатчики, портные и бакалейщики выставили у своих дверей зазывал, которые, надрывая глотки, заманивали покупателей. Те же, кто был слишком беден, чтобы открыть собственную лавку – согнувшиеся под тяжестью тряпья старьевщики, разливающие жир и сало продавцы свечей, разносчики воды или торговцы вафельными трубочками, – выставляли свои прилавки прямо посреди толпы и орали еще громче. Крестьяне из окрестных деревень толкались рядом с разодетыми в пух и прах горожанами, разевая рты и пяля глаза на бесстыжих публичных девок, свешивающихся с балконов, тратили свои гроши в кабачках, где бочонки опустошались с невиданной быстротой, – и весь этот народ месил сапогами жидкую грязь. Холод, сырость и моросящий дождь, от которого блестели сланцевые крыши и размокали соломенные, сюда не проникали. Людям было жарко. Их разогревало вино. Их согревали развратницы и азартные игры. Ликование было несколько принужденным, но можно было заставить себя поверить, что вернулись старые добрые времена, как было еще до войны. Впрочем, на улицах Лота снова появились эльфы. Конечно, их было не так много – в основном это были те, кто сопровождал старого друида Гвидиона и принца Дориана, – но все же это зрелище ободряло, и к большому удивлению голубокожих существ, их появление на запруженных народом улицах сопровождалось неоднократными жизнерадостными тумаками или хлопаньем по спине (надо было объяснять молодым вспыльчивым эльфам, что озерные люди таким образом проявляли свое дружелюбие). Иногда, хотя и с меньшим удовольствием, можно было встретить и гномов, но они попадались совсем редко. Сварливые, грубые, идущие только большими группами, зябко кутающиеся в тяжелые меха, они прокладывали путь в толпе, разгоняя народ громкими криками, и люди расходились в стороны с недовольным ворчанием – ведь воспоминания о войне не так-то легко выбросить из памяти.
Незадолго до полудня зазвонили колокола, и вся толпа повалила к церкви. Склон, протянувшийся перед крепостной стеной первого пояса укреплений, был уже черен от народа, так что лучникам из дозора пришлось силой расчищать проход для королевской процессии.
Несмотря на приветственные возгласы и дружелюбные жесты народа Лота, Утер не разжимал губ, рассеянно глядя перед собой, потемнев лицом и крепко прижимая к себе крошечное завернутое тельце Артура, еле различимое под его плащом. Игрейна ехала верхом рядом с ним, бледная, но прямая.
Она была очень богато одета, на ней было белое парчовое платье и мантия, подбитая горностаем, она сидела верхом на невысоком парадном белом коне, самом красивом и великолепно сложенном, какого только можно было представить. Удила, стремена и сбруя были из чистого серебра. Седло было из слоновой кости, украшенное изысканными изображениями дам и кавалеров. Попона доставала до земли и была из той же белой парчи, что и платье королевы.[5]
Игрейна опустила высокий стоячий воротник, закрывавший ее лицо, и улыбалась толпе, но от упорного молчания короля чуть не плакала. Некоторое время назад король быстро переговорил с ее братом Лео де Граном и едва ответил на радостное приветствие сеньора Брана, регента гномов королевства под Черной Горой. Герцогиня Хеллед де Соргалль все еще не приехала, но ее опоздания было недостаточно для объяснения плохого настроения короля. Быть может, король раздосадован из-за Мерлина, этого злого гения с лицом старого ребенка, один вид которого так угнетал ее, что она чуть не лишалась чувств? В какой-то миг она подумала о Фрейре и испугалась, как бы он не умер ночью. Но не это же было причиной… Капеллан брат Блейз предупредил бы ее об этом, да к тому же все признаки указывали на то, что с того дня, как королевские всадники привезли безжизненное тело варвара, к нему постепенно возвращаются силы. Но, конечно, королева не знала о том, что Фрейр пришел в себя и Утер говорил с ним.
Перед церковной папертью королевская чета спешилась и отделилась от эскорта – подле них высилась лишь фигура преданного королеве рыцаря Антора, чей красный плащ выделялся в толпе, как знамя. Они присоединились к другим матерям, пришедшим получить очищение. Согласно обычаю, мужья и жены находились порознь, и именно отцам поручались их новорожденные. Утер был этому очень рад. Такой же неловкий и столь же гордый, как его собратья, он почувствовал среди них освобождение от гнетущей тяжести. Там был один человек, чье вооружение отмечали цвета Кармелидского герцогства, несколько крестьян, одетых в грубые штаны и туники из коричневой шерсти, два молодых горожанина, кузнец в кожаном фартуке и празднично вырядившийся молодой дворянчик в ярко-красном капюшоне, длинный хвост которого падал на спину, подобно языку пламени. И каждый держал на руках сына или дочь, а их жены нежно смотрели на своих счастливых мужей. Почти сразу же Артур начал хныкать, к великому смущению Утера, бросавшего на королеву беспомощные взгляды. Она улыбнулась ему и развела руками, как бы говоря: «Справляйся сам». Молодой король стал так яростно качать младенца, что тот разревелся, а вслед за ним завопили и другие малыши. Вскоре вся детвора заходилась в плаче, повергнув отцов в полное смущение, к великой радости их суженых.
