Привыкший в течение пути к этой мысли, Радок почти считал дело решённым, представлял себе уже сватовство, потому задело, когда встречать послов выехал, судя по простому кожуху, накинутому на кольчатую бронь, даже не боярин, а обычный кметь из Ольгиной дружины с тремя такими же воинами. Радок, посматривая свысока на встречающего, будто невзначай распахнул бобровый опашень[17], явив взорам тяжёлое золотое оплечье. Кметь не смутился, кивнул старшему послу как равному, развернул коня и велел следовать за ним.
Приняли их в людской палате. Ольга восседала на высоком резном стольце в долгой ферязи, расшитой по рукавам и подолу золотом и жемчугом, в половом траурном убрусе из тончицы. Послы из сундуков перед ногами княгини раскинули подарки: оружие, узорчье, золотые и серебряные изделия златокузнецов, разом заполнив все пространство, длинно и подробно рассказывали что и откуда привезено. Ольга смотрела, слушала, мужи вятшие[18], рассевшиеся по лавкам согласно чинам и заведенным местам, дружно гудели обсуждая. Послов не торопили, ожидая речей, которые последуют вслед за всем этим.
В палате тесно, душно, дуром начинает ходить голова. Слуги растворили оконницы. Подарки сворачивали, уносили. Радок чуть заметно волновался, похрустывая в руках грамотой. Свежий морозный воздух, ворвавшийся в палату, придал ему силы.
— Князь древлянский Судислав из древнего и славного рода Амалов, — «древнего» посол подчеркнул нарочно, уравнивая род Мала с родом Ольговичей, — прислал меня испросить прощение у тебя, славная княгиня, и мужей вятших. — Радок низко поклонился, — и заключить мир крепок и нерушим.
Посол выдержал тишину. Ждал услышать гневное: «дарами содеянное не выкупишь!», «месть!», но на лавках безмолвствовали. Здесь уважали послов, уважали княгиню и не выкрикивали поперёд. Радок, не смевший взглянуть в глаза Ольге во время речи, решился и посмотрел на каменное бледное лицо, продолжил:
— Русь осталась без князя, но и древлянам пришло разорение великое, — на том бы Радоку остановиться и обождать, что ответят русские, но его понесло обидой: — Не дело это, данников верных грабить. Не по чести то. Потому князя чести и лишили, умертвив его казнью. Верно, сгоряча содеяно было, но гневен был народ и Мал, дабы власть над землёю сохранить, был вынужден своих людей послушать.
— Вина на Игоре, что ли? Говори прямо, посол! — сказал Свенельд, вызвав волну нарастающего ропота.
— Вина не на одном князе Игоре, — придя в себя изворачивался древлянин, — но и на боярах наших, что во гневе своём склонили Мала к поспешному решению. Что уж Игоря судить? С мёртвого, даже виноватого, вина снимается!
Княгиня подняла вверх белую ладонь, призывая прекратить превращать собрание в судилище. Подождав, пока стихнет ропот, велела послу:
— Продолжай.
Радок, переведя дух, заговорил стройнее, всё более красочнее сплетая словесные узоры так, что не каждый сразу и понял, что предлагает князь Мал. Собрание не успело взорваться криками возмущения, как Радок с поклоном тянул уже Ольге грамоту, а та плавным движением увитых перстнями пальцев принимала её.
В палате наступила звенящая тишина, мышиный писк был бы громче медвежьего рева. Бояре едва не привставали с лавок, пока Ольга читала. Радок облизывал сухие губы и вспотевшим загривком чувствовал, как напряглись древлянские послы позади него. Острым нутряным уколом показалось на мгновение, что княгиня, прочитав, швырнёт ему в лицо грамоту, прикажет травить собаками, а посольство перерезать как свиней. Но Ольга быстрым движением свернула послание:
— Завтра я отвечу, — низкий голос княгини громко и певуче прокатился по палате, — а вечером все честное посольство на пир созываю!
Послы, кланяясь, уходили. Бояре зашевелились на лавках. Свенельд требовательно смотрел на княгиню, с мрачной тенью сомнения во взгляде. Ольга зачла грамоту, в которой Мал превозносил хвалебные речи княгине, в цветистых выражениях описывая ее достоинства, предлагал ей выйти за него замуж и выбрать столицу между Искоростенем и Вышгородом. Молодой и горячий Мина Слудов, едва сдерживая гнев, прошипел сквозь зубы:
— Зарыть послов живьём!
Ольга, опережая начавших осторожно поддерживать Мину бояр, молвила:
— Не много чести — умертвить послов, но лишить их чести — будет много лучше!
Свенельд, усмехнувшись и светлея взором, одобрительно кивнул.
Вечером в просторных княжеских сенях собрались на пир. Древляне, успокоившиеся после первого приема и повеселевшие после бани, рассаживались за столы. Ольга уже была здесь, поглаживала белыми перстами резные ручки кресла. Русы, рассевшись по местам, косо поглядывали на древлян. У гостей в глазах рябило от дорогих одеяний: крытых аксамитом[19]и шелками куньих, собольих, бобровых и лисьих опашней, золотых и серебряных наплечных цепей, расшитых жемчугом наручей, позолоченных шейных гривен. Ели и пили из серебряной посуды, что выставлялась на пиры только в приезд иноземных гостей. По кругу шли чары с дорогим греческим вином, звучали здравицы.
Ольга никогда не пила, и сейчас едва пригубила вино. Не любила она пиры, но сегодня ей надо себя пересилить и остаться до конца. Пока она здесь, ссор не будет, никто не полезет в драку за старые и новые обиды, не вцепится обидчику в бороду. Свенельд также лишь мочил усы в пиве, щуря ставшие с возрастом слепнуть глаза, внимательно смотрел за пирующими.
Пир гулял широко на показ гостям. Мед и пиво лились рекой, холопы не успевали носить гусей запеченных с яблоками, окорока диких и домашних свиней, парную медвежатину, мясную и рыбную уху, пироги с разною начинкой, блины с икрой, творогом и медом, студни, сельдь заморскую, из Ладоги привезённую и многое другое. Веселье вроде бы пошло, но разговоры велись сдержанные. Кое-кто сытый и пьяный отвалился от стола и медленно пополз вниз со скамьи. Слуги бережно под руки провожали до опочивальни.
Хмель поначалу не брал Радока. Не спуская глаз с соратников он заметил, как те приуныли, подавленные богатством русов. Старший посол сгрёб с тарели на пол рыбные кости, поймав вползшую вместе с хмелем мысль: «Откуда здесь серебро, коли железо аж с немцев везут?» Ответ нашёлся сам собой: почти полвека тесной торговли с Ладогой, Херсонесом и Царьградом. Унынье постепенно проходило, заливаемое вином, пивом и медом. Радок уже вполпьяна прошёл взглядом по лицам своих людей. Пусть веселятся! Коль еще не побили, то и здесь резать не будут. Радок нащупал рукоять спрятанного под одеждой длинного ножа-скрамасакса. Холодная сталь успокоила, позволила вину свободной струею пройти в тело, сделав его мягким, снять долгое напряжение.
Расходились далеко за полночь. Свенельд уходил одним из последних, брел к двери слушал, как Ольга отдает последние наставления ключнице. До терема рукой подать, но не по воеводской чести, идти пешим. Стремянный подал коня. Свенельд покачивался в седле, пустив коня неспешным шагом. Голова, хоть и непьяная, горела. Воевода посмотрел на звездное морозное небо, остановив конский шаг, оттягивая момент приближения к дому. Мысль непрошеная и острая, свербела сердце: а что, если Ольга дурит его и бояр, возьмёт и выйдет замуж за Мала? Свенельд мотнул головой, он слишком хорошо узнал Ольгу за эти годы. Единственным мужем у неё была власть. Она была рождена для неё, и Свенельд не раз благодарил богов за выбор, на который они ему указали. Ольга не будет делить власть ни с Малом, ни с кем-нибудь ещё, и даже он, воевода, по сути создавший это молодое государство для рода Ольговичей, сейчас находился в её тени, ничуть этим не умаляясь. Въехав в ворота терема и спешившись, подумал, уже успокоенный, что если бы он всю свою жизнь делал всё, не доверяя голове и чутью, навряд ли в свои нестарые (тридцати еще не было!) добился власти на Днепре. А чутье в очередной раз подсказывало, что всё идет своим чередом.
