— Туда, где не правит человек в габардиновом пальто и с маленькими усиками.
— Вскоре он будет повсюду, — бормочет сквозь зубы шофер.
В «Романском кафе»
Больше не появится в «Романском кафе», охраняемом карликом в униформе, некий господин Гросс, в ковбойских джинсах (уже тогда) или в своем обычном виде, похожий на лондонского банкира, в котелке и со сложенным зонтиком. Однако в начале гитлеровской революции в это кафе, с его бархатными драпировками, зеркалами и золотыми украшениями, просторным дверным тамбуром, уютными укромными уголками и цветами на столах, все еще приходят постоянные клиенты, чтобы обсудить последние новости. Это заведение все еще остается интеллектуальным центром Берлина. Издатели, поэты, художники, драматурги, актеры любят собираться здесь, вдали от жалкого мира рабочих, от плохо замощенных улиц, по которым враскачку едут старые трамваи, от бочек с селедками среди питейных заведений и облупившихся домов безработных. Конечно, кафе расположено в центре столицы, но при этом в стороне от роскошных особняков Груневальда, от отеля «Эксцельсиор», соединенного мраморными переходами с самым большим вокзалом города; в стороне от Зигесаллее (на берлинском арго так называют улицу Сеньоров) и садов в районе Тиргартен, где сидят няни с детьми и где можно совершать конные прогулки. «Романское кафе» не похоже и на аналогичные заведения на Александерплац, где один гарнир из кислой капусты стоит две марки. Это особый, закрытый мир, примостившийся на краю берлинской площади Пигаль, расцвеченной яркими вывесками и напоминающей по своей атмосфере одновременно Монмартр двадцатых годов и Сен-Жермен-де-Пре пятидесятых. Здесь ищут прибежища, как на острове; сюда приходят, чтобы увидеть Роду, своего рода героиню сюрреализма, женскую ипостась Гросса, исполнительницу песенок о влюбленных монахинях, за одним из столиков, в 1933 году, еще скромно сидит с бокалом коктейля «шерри-коблер» красивая популярная актриса Марго Лион. К ней, смущаясь, подходят два юных штурмовика. Марго обращается к ним со словами из своей любимой песни: «Вы символы страсти или жертвы моды?» Один из штурмовиков, светский молодой человек с голубыми глазами, отвечает ей в тон строкой из стихотворения Курта Швитера «Цветы Анны»: «О, я люблю вас всеми моими двадцатью семью чувствами, я весь пронизан любовью»… Берлин в первый год нацистского правления еще остается двойственным, двусмысленным. Очень скоро начнутся карательные рейды штурмовиков. Однако «Романское кафе» вновь ненадолго обретет спокойствие (несмотря на переломанную мебель) после «Ночи длинных ножей».
Йо-йо, Блошиный рынок, мальчики для развлечений
Виртуозы игры с йо-йо[43] выступают в «Адлоне», демонстрируют свой талант. Постоянные клиенты отеля в восторге. Один японский мим на лестничной клетке показывает номер «прогулка собаки на поводке». Все вокруг упражняются в обращении с триумфально шествующим по миру йо-йо. В полутемном баре двое бизнесменов из Дюссельдорфа обсуждают, как им лучше провести свои зимние берлинские каникулы. Они присоединяются к двум подвыпившим матросам, заказывают у портье такси и едут на Блошиный рынок, на Ноллендорфплац. Позднее, в одном злачном заведении на Кудамме, они выбирают себе мальчиков для развлечений с грубо подкрашенными косметикой лицами — школьников, которые хотят заработать несколько марок. До рассвета в комнатах борделя не смолкают взрывы смеха, бессвязное кудахтанье. По обледеневшей улице проезжает грузовик CA. На сей раз он не останавливается у подъезда. Все испуганы — от атлетического вида охранников до клиентов. Однако здесь нет ни коммунистов, ни евреев, которые могли бы стать для штурмовиков достойными козлами отпущения.
В Советском посольстве
В посольстве СССР беседуют о Гитлере. Немецкий барон, полковник рейхсвера, одетый в штатское, поднимается на лифте в маленький салон, украшенный фотографиями Ленина и Сталина. Этот юнкер, бывший член «Стального шлема», чувствует себя вполне непринужденно, когда советский посол склоняется перед ним в поклоне. Беседы между немецкими офицерами и сотрудниками русского посольства происходят регулярно. Эти контакты соответствуют традиции тайных взаимоотношений между двумя странами, поддерживаемых, несмотря на различия в идеологии. Сегодня двое собеседников делятся своим недовольством по поводу усиления CA, численность которой уже достигла трех миллионов человек. Русский говорит полковнику, что социал-демократы, христиане, национальные меньшинства и офицеры монархической армии в скором времени будут «окончательно» уничтожены нацистами. Немец, со своей стороны, представляет доказательства того, что последние уже готовы к провокациям против левых. CA и Геринг, ныне действующие «в тандеме», собираются обвинить берлинских коммунистов в поджоге рейхстага, который сами же и устроят. Рему и Герингу важно скомпрометировать Коминтерн. Немецкий офицер разворачивает на столе карту и показывает, где находится тайный подземный ход, соединяющий здание парламента с домом Германа Геринга. По этому ходу и пройдут штурмовики-поджигатели. Эта акция как-то связана с недавним разгромом «Дома Карла Либкнехта», штаб-квартиры немецких коммунистов. Ее предполагается осуществить сегодня же вечером, 28 февраля. Полковник, которого провожает посол, спускается на лифте вниз.
Рейхстаг горит
Паризерплац. Посол Франции Андре Франсуа-Понсе открывает обед, на котором присутствуют 12 гостей. Министр финансов (не нацист) Шверин фон Крозиг сидит справа от супруги посла. Посол как раз приступает к рагу из окорока кабана, убитого в охотничьих угодьях Геринга, когда мажордом передает ему лапидарную записку: «Рейхстаг горит». Он поднимается и подходит к окну, из которого виден купол парламента. Стеклянный купол сейчас весь охвачен алым пламенем, «как будто в нем зажгли бенгальские огни», как напишет потом Франсуа-Понсе. Посол сообщает эту новость своим гостям. Они настолько поражены неожиданным известием, что на какое-то время теряют дар речи. Только министр финансов вскрикивает, охваченный странным порывом радости: «Gott sei Dank!» («Слава богу!»)
Берлинские пожарные суетятся вокруг гигантского костра и наконец проникают в здание. Они обнаруживают около двадцати очагов возгорания — в большом зале, в буфете, в залах заседания комиссий. Кто-то облил бензином шторы, старую деревянную обшивку стен. «Это преступление было подготовлено очень многочисленной группой», — утверждает шеф пожарных. Полицейские хватают человека с блуждающим взглядом, который имеет при себе документы на имя Маринуса ван дер Люббе.[44] Он действительно кажется пережившим какое-то сильное потрясение.
В синагоге
Многочисленные евреи собираются в своих синагогах. После службы они горячо обсуждают начавшуюся «охоту на коммунистов». «Они атеисты, с ними поступили правильно». — «Рема рано или поздно отстранят от дел, и тогда консервативные правые вновь придут к власти». — «Я не верю, что нацисты возьмут под свой контроль прессу, книжные издательства, кино». — «Да что они вообще смогут сделать без нас: в наших руках банки, коммерция, всё», — говорит толстый торговец мужскими сорочками, который только что заключил с Ремом сказочно выгодный контракт на поставку коричневых рубашек и отказал в каком бы то ни было кредите социалистам, хотевшим одеть в «зеленое» свою милицию. Один из друзей упрекает его: «Ты еще об этом пожалеешь, когда увидишь перед нашей синагогой плотную толпу с красными знаменами. Эти люди ненавидят нас, не могут спокойно смотреть, как мы выходим из своих «Мерседесов» в шубах и складных цилиндрах. Я не удивлюсь, если те, кто сегодня несет плакаты «Мы голодаем», завтра присоединятся к нацистам!» Здесь, у синагоги, все чувствуют и знают, что совершили ряд ошибок. Однако даже самые неисправимые пессимисты не могут вообразить, что ожидает в ближайшем будущем израильскую общину Берлина. Евреи полагаются — впрочем, без большой веры — на гарантии безопасности, которые Гитлер обещал предоставить «всем» церквам. Какой-то человек с большой бородой размахивает газетой от 5 февраля 1933 года, в которой Адольф Гитлер обращается с просьбой о сотрудничестве к духовным лицам всех вероисповеданий. Непонятно только, можно ли отнести к числу этих «духовных лиц» и раввинов. Раздаются голоса: «С ним (Гитлером) необходимо вступить в переговоры». В конце концов, разве не было благодарственной службы Те Deutn,[45] во время которой знамена со свастиками склонялись перед католическими священниками? То же самое происходило и в Мариенкирхе (церкви Святой Марии), и в соборе Святой Хедвиги, где католики получили те же гарантии. Не планируется ли в скором времени заключение конкордата с Ватиканом? «Несмотря на нашу тревогу и на зверства CA, — вмешивается в разговор некий раввин, — мы не можем не признать, что до сих пор к нашим синагогам относились с уважением».
