Вспоминает Елена Александровна Котикова (монахиня Анна)
Что такое папа? Это не мама, теплая, мягкая, вкусно пахнувшая «Красной Москвой».
Папа — это погоны и жесткий китель с колодками. Папа — это когда мама становится напряженно-веселой и какой-то слегка отстраненной, мы с сестрой остаемся на тетю Таню, а они с папой едут в Кремль на прием. Мы, конечно, не спим, ждем, когда тихонько откроется дверь и, чуть слышно пересмеиваясь, холодные с мороза родители придут поцеловать нас на ночь. Мама шутливо ругает папу, как не стыдно, солидный, седой генерал в Кремле напихивает карманы кителя конфетами, спасибо, что не стал туда же пирожные пихать. Да, папа согласен, пирожные, пожалуй, не влезли бы, как жаль, они, наверное, были такие вкусные, эти кремлевские пирожные. У папы уже чуть шероховатая щека, и от него тонюсенько попахивает коньяком. Папа — это когда врывается в дом смолистый резкий запах, какой бывает только в детстве; так пахнет новогодняя елка.
Под Новый, 1953 год вместе с елкой появилась большая коробка, ее еле притащил папин шофер. В коробке оказался телевизор «Ленинград» — один из первых. Слева у него был приемник, а справа — маленький экран, он был не голубого, а какого-то нежно-зеленого цвета. Папиного шофера зовут Бибик, и я не знаю, фамилия это или такое прозвище. Он у папы бессменный, еще из Германии, это он вез маму на аэродром, когда она должна была рожать Ланку. Ланка — моя старшая сестра, она родилась во время войны и мама летала рожать ее в Москву в знаменитый роддом Грауэрмана, что на Арбате.
Ехали они ночью, впереди шофер с сопровождающим, а мама с Ланкой в животе — сзади. Бибик очень устал и уснул за рулем, впрочем, они все уснули и машина врезалась в дерево. Разбилось ветровое стекло и сильно поранило офицера сопровождения, Бибик тоже пострадал, ему в грудь так вдавился руль, что он потом долго кашлял кровью, а мама с Ланкой ничего. Вернулись они к папе, когда Ланке было 6 месяцев, а еще через год родилась я, уже в Берлине.
Сначала, после Победы, папа с мамой и Ланой жили в городе Галле, а весной 1946 года пришел приказ о назначении папы на японский фронт. Мама тогда чуть с ума не сошла. Кончилась война, у нее был годовалый ребенок и она ждала следующего, а тут вдруг гром с ясного неба. Но когда подали на подпись папины документы Г. К. Жукову, то он все переиначил. Оказывается, он давно искал подходящую кандидатуру на место коменданта Берлина, которое после трагической смерти Н. Э. Берзарина переходило из рук в руки, но никто долго в этой должности не задерживался. И тут вдруг — генерал Котиков. Жуков очень ценил папу, считал его во всех отношениях подходящим кандидатом, и родители переехали в Берлин, в Панков — на дачу немецкого «хлебного короля».
Я мало что помню о нашей жизни в Германии и совсем не помню папу, или я была еще очень мала, или папа был слишком занят. Помню желтый песок, кустики помидоров, привязанные к колышкам, очень жарко, у ворот стоит солдат с ружьем, а по забору — колючая проволока. Помню темную улицу в неверном свете качающихся фонарей, которые висят на протянутых между двух столбов тросах. Мы с тетей Линой, моей нянькой, идем встречать маму, я вижу группу женщин, вот, кажется, мамин плащик, кидаюсь вперед и, уже падая и рыдая, понимаю, что перепутала. Это не мама, а тетя Клава Морозова, она пытается меня успокоить, но я неутешна, ведь дороже мамы у меня нет никого на свете. Тетя Лина белоруска, из перемещенных лиц, ее угнали фашисты на работу в Германию. Она маленькая, хрупкая, очень тихая, с нею связано слово «барба» — это такой лопух, который растет у придорожного столба, если его почистить, то откроется нежно-розовый кисленький стебелек, это был ревень, но Лина называла его — барба.
Потом, осенью 1950 года, когда мы уезжали из Германии навсегда, Лина сошла с поезда в Бресте и поехала на родину, было это ночью, и мы даже не попрощались — мое первое настоящее горе. Не помню и того, как скатилась с лестницы и разбила голову, только шрам у меня остался навсегда. Не помню, как укусила меня собака Герда, немецкая овчарка, к которой я полезла играть во время кормежки. А вот двух охотничьих собак, пятнистых куцхааров Рекса и Ральфа, я помню. Папа собак очень любил, впрочем, он любил всякую животину, но мама была против и у нас в Москве никогда не было домашних животных. Ну что ж, маму папа любил все-таки больше, она отвечала ему тем же, и оба они очень любили нас — детей.
