Правда, моя птичка стала кашалотом. Ханнин брелок — подставочкой для яиц. Тинина пепельница — пепельницей. Туккин бумеранг стал прилетать обратно, Сампины стружки стали лучиной для растопки, Злюк стал грозиться, что отстрижёт нос тому, кто помешает ему строгать, а Пат сложил из салфеток отличную прихватку.
Когда хозяйка принесла нам по большой кружке горячего черничного сока, мы подумали, что не такая уж плохая у гномов жизнь. Даже больше: она оказывалась прямо-таки пугающе хороша! Может, и ничего, если мы останемся здесь навсегда?
— А гномы сами делают свои подарки? — спросил Тукка.
— Гномы? Какие такие гномы? — не понял Козломороз.
— Ну, гномы Деда Мороза, — объяснил Тукка, и мы все понимающе подмигнули.
— Хм… Наверное, — поскрёб в затылке Козломороз.
— А гномам обязательно быть послушными? — спросил Пат.
— Без кротости да без труда не вырастет борода, — лукаво улыбнулся Козломороз.
— А борода есть у всех гномов? — спросила Ханна.
— У нашего точно есть, — Козломороз показал пальцем на учителя.
И он был прав. У учителя начала расти борода. Возможно, просто потому, что бритва у него осталась в чемодане, который, судя по всему, улетел к морю, но мы всё-таки погрустнели.
— А хороводы? Хороводы водить обязательно? — допытывался Злюк.
Наступила тишина — только потрескивали в камине дрова да сопел учитель. Дедушка Козломороз смотрел в окно и мурлыкал себе под нос: «Веселитесь, братцы-гномы» — мы, конечно, узнали мотив.
Жена учителя ничего не смастерила. Она целый день прокаталась на лыжах и вернулась только к ужину с обгоревшим на солнце носом.
— Чудесная погода, — сказала она.
— Ты похожа на Рудольфа Красный Нос, — угрюмо сказал учитель.
— Ты просто завидуешь, — сказала жена учителя. — Расслабься.
— Я расслаблен, как высоковольтный кабель, — парировал учитель.
Мы, конечно, удивились, что учитель так спокойно воспринимает происходящее. Наверное, у него есть в запасе ещё какой-то план. Здорово, что наш учитель такой хитрый и изобретательный и мы можем на него положиться.
Учитель так расслабился и увлёкся работой, что даже не пошёл ужинать. Он строгал. Лыжа у него получилась очень странная: ровная в серединке, ближе к краям она изгибалась, как лопасть у вертолётного пропеллера. Весь наш лыжный опыт говорил о том, что кататься на ней будет крайне сложно, но мы не решались сказать об этом учителю. Он с такой радостью работал ножом, что весь пол покрылся стружками.
После еды Козломороз снова завёл разговор о планах на будущее. Мы навострили уши, поскольку эти планы касались и нас.
— Мы с матерью со следующего года собираемся на пенсию, — сказал Козломороз.
— Ясно, — сказал учитель.
— Так что место, считай, свободно, — продолжал Козломороз.
— Ясно, — сказал учитель.
— Мы можем перебраться в нижний дом, чтобы вас не стеснять, — заметил Козломороз.
— Ясно, — сказал учитель. Он взял в руки лыжу и принялся разглядывать её при свете камина.
— Она у тебя совсем кривая, — сказал Козломороз.
— Ясно, — сказал учитель и загадочно улыбнулся.
15
Мы сидели на Ханниной кровати, накрывшись одеялом. Получилось довольно тесно, потому что кроме меня, Ханны и Тины туда влезли ещё Тукка, Сампа, Злюк и Пат. Мальчишки проскользнули к нам после того, как в наших избушках выключили свет. А под одеялом мы спрятались потому, что предстоял важный разговор.
— Вы слышали, что сегодня сказал Дед Козломороз? — спросила Ханна.
— Что завтра мы поедем кататься на оленях, — вспомнил Сампа.
— А перед этим?
— Что даже у Рудольфа Красного Носа лыжи получились бы лучше, чем у учителя, — вспомнил Тукка.
— А перед этим?
— Что мои прихватки, пока не сгорели, были очень даже ничего, — вспомнил Пат.
— Ну а ещё раньше?
Мы, конечно, помнили, как Козломороз пригрозил лишить учителя наследства, если тот не согласится бросить школу и переехать в Лапландию продолжать его дело. Ещё мы помнили, что учитель вспылил, выбежал из дома и хлопнул дверью.
— Учитель в беде, — с тревогой сказала Тина.
— Мы сами в беде, — с тревогой сказала Ханна.
— Надо помочь учителю бежать, — сказала я.
— И себе самим, — добавила Ханна, поглаживая подбородок. Мы все погладили подбородки, но бороды вроде пока ни у кого не было.
— Уф-ф, — с облегчением вздохнула Ханна.
— Эх, — разочарованно вздохнул Пат.
Мы решили обратиться за помощью и все написали по письму. Ханна написала Гарри Поттеру, Тина написала сто одному далматинцу, я написала Гэндальфу, Тукка написал в ООН, Сампа написал маме, Злюк пригрозил, что напишет папе, что его заставляют писать. Пат написал президенту. Мы все писали одно и то же: «На помощь! Скорей!» Кроме Пата, который написал: «Привет из Лапландии. Здесь за границей классно. Я скоро стану гномом, и у меня будет своя собственная борода».
16
Сначала мы подумали, что это будильник.
— Выключите его! — закричала Ханна.
Но звон не умолкал. Он, наоборот, нарастал, и вскоре нам стало казаться, что мы сами попали внутрь гигантского будильника. Но на самом деле мы всё ещё были в избушке и лежали в собственных кроватях. Было утро, и во дворе кто-то звенел так, что стены вибрировали. Мы подбежали к окнам. И увидели оленей.
Их было десятка два, все разные — с рогами, без рогов, — у всех сзади были сани, или нарты, или волокуши, или даже ванны — в общем, что-то вроде корыта. Олени со своими ваннами заполонили весь двор.
Мы оделись, выбежали на улицу и увидели, что учитель опередил нас. Он уже стоял во дворе и разговаривал с оленем. С тем самым оленем, которого мы встретили на мотопрогулке, — с его рогов Козломороз и его хозяйка потом снимали Тину и Ханну. Учитель в чём-то страстно убеждал оленя, маша рукой в сторону дороги, а потом, к всеобщему изумлению, предложил оленю свёрнутую в трубочку пачку купюр. Купюры были те самые, которые мы видели в аэропорту, — дирхамы. Наверное, поэтому они не заинтересовали ни оленя, ни его хозяина.
Мы немножко посмеялись, когда заметили, что учитель говорит не с оленем, а с человеком, который стоял позади и закреплял на олене оглобли саней. А потом ещё немножко — пока учитель вёл беседу, олень аккуратно взял из его руки пачку денег и сжевал.
— Дорогой, — сказала жена учителя, — ты ведь не собираешься делать никаких глупостей?
— Разумеется, нет, — с обидой ответил учитель. — Что, мне уже и поговорить с человеком нельзя? — и он потрепал оленя по носу.
