Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
– Стало быть так, – произнес парень с учительской интонацией, – ничего хитрого. Вся операция длится две минуты. Раздавить детородный орган – это пустяк по сравнению с другими операциями. Я наступаю на него в этих сапогах, раздается негромкий треск… И готово. Ты уж не обессудь, земляк. Такая у меня работенка. Приказано – выполняю. Воздуху набери побольше. Будет больно».
Якобы в этот момент Кольцов и согласился подписать все протоколы допроса.
О том, каков был его план, выяснилось на суде, который состоялся 1 февраля 1940 года. Вероятно, понимая, что пыток ему не выдержать, Михаил Ефимович решил пойти на хитрость: признать все обвинения, оговорить друзей и знакомых с тем, чтобы позже перед военным трибуналом отказаться от всех показаний и заявить, что их из него выбивали пытками. В протоколе судебного заседания значится: «Подсудимый ответил, что виновным себя не признает ни в одном из пунктов предъявленных ему обвинений. Все предъявленные обвинения им самим вымышлены в течение 5-месячных избиений и издевательств и изложены собственноручно… Все показания, касающиеся вербовки в германскую, французскую и американскую разведки, также вымышлены и даны под давлением следователя».
Судьи выслушали его речь с совершенно флегматичными лицами, после чего председатель сказал просто: «Не клевещите на органы».
План Кольцова провалился. Его слова не имели никакого значения.
Приговор уже был подписан и обжалованию не подлежал.
Михаила Ефимовича расстреляли на следующий день, 2 февраля 1940 года. Вряд ли его повезли для этого в заброшенную церковь, скорее всего, все произошло в одном из подвалов Лубянки. Но во всем остальном предсказание гадалки сбылось в точности.
10
Михаил Кольцов оговорил многих, на него самого наветов тоже хватало. Но были двое, безусловно любящих и самопожертвенных людей, которые не отказались от него и с риском для жизни пытались сделать все возможное и невозможное для того, чтобы облегчить его участь. Одним из этих людей был брат Кольцова, художник Борис Ефимов, который с момента его ареста ходил по инстанциям, пытаясь выяснить его судьбу, и носил передачи и деньги в тюрьму. Носил до того самого момента, пока в феврале 1940 года его не отправили восвояси, заявив, что дело Кольцова закончено и перенесено в Военную коллегию Верхсуда. В панике Борис Ефимов написал письмо председателю коллегии В. В. Ульриху с просьбой принять его. (Это был тот самый человек, который несколькими днями ранее говорил Кольцову: «Не клевещите на органы».) А потом решился на совсем уже безумный шаг – написал телеграмму самому Сталину. Удивительно, но даже после этого Ефимова не арестовали, хоть он и ждал этого каждую ночь, слушая тихий шелест шин проезжавших мимо окон машин. Обошлось… Он прожил долгую жизнь, очень долгую – сто восемь лет. И за себя и за своего брата.
Вторым самопожертвенным человеком была Мария Остен. Будучи в Париже, она узнала, что Михаил арестован, причем одним из пунктов его обвинения была порочащая связь с ней – якобы немецкой шпионкой. В ужасе от всего происходящего Мария срочно решила ехать в Москву, где собиралась доказать следствию, что никакой шпионкой она не является, и попытаться вытащить Михаила из тюрьмы.
Друзья всеми силами пытались отговорить ее, понимая, что она отправляется на верную смерть, но ничего не смогли поделать. Мария приняла решение, и ее было не остановить.
– Пойми, Мария, дорогая, – убеждал ее Андре Мальро, – ты забываешь, куда ты едешь. Вспомни, что ты сама там видела и что говорит Фейхтвангер. Михаила ты не спасешь и сама погибнешь. Тебя арестуют прямо на вокзале.
– Нет-нет, Андре, – отвечала Мария. – Ты ошибаешься, преувеличиваешь опасность и недооцениваешь шансы на успех. А я считаю, что если есть хотя бы один-единственный шанс, то я не имею права его не использовать. Я бы никогда не простила себе такого предательства. К тому же я уверена – шансов гораздо больше. Может быть, даже половина на половину.
Взяв с собой маленького Юзика, Мария приехала в Москву.
На вокзале никто ее не арестовал, и она поехала в принадлежавшую ей квартиру в кооперативном доме Жургаза на Самотеке, где в то время проживал Губерт Лосте.
Губерт так и не вернулся в Германию, за прошедшие годы он стал настоящим советским человеком. Борис Ефимов утверждает, что тот даже успел жениться на какой-то крайне неприятной девушке, хотя в ту пору Губерту было всего 16 лет, да к тому же он не являлся гражданином РСФСР. Так что, видимо, брак был гражданский.
Так или иначе, юноша не пустил Марию на порог.
Борис Ефимов вспоминает:
«Дверь ей открыт сам Губерт.
– Это я, Губерт, – сказала Мария и хотела войти в квартиру, но Губерт молча и неподвижно стоял на пороге.
– В чем дело, Губерт? – удивилась Мария.
– А в том, – раздался визгливый голос возникшей за спиной Губерта молодой особы с пышной челкой на лбу, – что вы можете отправляться туда, откуда приехали. Мы не желаем иметь ничего общего с врагами народа!
– Ты с ума сошел, Губерт? – изумилась Мария. – Ведь это же моя квартира!
– Это наша квартира! – закричала супруга Губерта, а сам он, не произнеся ни единого слова, закрыл дверь.
Все это в тот же день Мария рассказала мне, горько улыбаясь и разводя руками. Вот так „Губерт в стране чудес“, – приговаривала она».
В общем-то Губерта вполне можно понять, – брошенный практически на произвол судьбы в чужой стране мальчишка был перепуган до полусмерти. После ареста Кольцова он был уже никому не нужен и сам вполне мог оказаться арестован за «порочащую связь».
Мария вместе с Юзиком поселилась в гостинице, начала ходить по инстанциям и вскоре поняла, что это совершенно бессмысленно. Старые друзья ничем не могли ей помочь, представители власти отказывались принимать ее. Мария осознала, что совершила большую ошибку, приехав в Москву, но пути обратно у нее уже не было. Она не могла покинуть СССР и должна была подумать о том, как жить здесь дальше, а для этого ей необходимо было получить гражданство.
Однажды, будучи в Коминтерне, она встретилась с Вильгельмом Пиком и Георгием Димитровым. «Георгий и Вилли, у меня к вам просьба, – сказала она. – Я приехала с Юзиком. Если со мной что-то случится, пожалуйста, постарайтесь, чтобы он попал в Коминтерновский детдом».
Друзья исполнили ее просьбу.
После того как 22 июня 1941 года Марию арестовали, они пристроили ребенка в интернат. Как и у многих коминтерновских детей, судьба Юзика была незавидна. Впрочем, о нем вообще мало что известно. Борис Медовой пишет, что Йозеф Грессгенер вырос мрачным, неуравновешенным парнем, после окончания интерната продолжать учебу не пожелал, и следы его потерялись.
Гораздо более примечательна история Губерта Лосте.
После выхода из детского дома в марте 1938 года Геберт был определен на завод «Фрейзер» имени Калинина учеником электрослесаря. Прожив три месяца в общежитии при заводе, он связался с Кольцовым, который, уступая его просьбе, дал согласие прописать его в квартире Марии. Тогда же он взял в жены комсомолку по фамилии Широкова.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
