«Все эти вещи (фантастические. — Д. В., Г. П.) объединяют по крайней мере две слабости:
а) их пишут не писатели — у них нет ни стиля, ни личностей, ни героев; их язык дубов и быстро приедается; сюжет примитивен и идея одна — дешевый казенный патриотизм;
б) их писали специалисты-недоучки, до изумления ограниченные узкой полоской технических подробностей основной темы.
И еще одно — этого, по-моему, не учитываешь даже ты. Они смертельно боятся (если только вообще имеют представление) смешения жанров. А ведь это громадный выигрыш и замечательное оружие в умелых руках. В принципе это всем известно: научная фантастика без авантюры скучна. Голого Пинкертона могут читать только школьники. Но пользоваться этим законом никто не умеет».
И продолжает пойманную, уже осознанную им мысль:
«Понял, браток? Понимаешь теперь, какой громадный козырь упускают наши горе-фантасты? Наши произведения должны быть занимательными не только и не столько по своей идее — пусть идея уже десять раз прежде обсасывалась дураками — сколько по:
а) широте и легкости изложения научного материала; „долой жюльверновщину“, надо искать очень точные, короткие, умные формулировки, рассчитанные на развитого ученика десятого класса;
б) по хорошему языку автора и разнообразному языку героев;
в) по разумной смелости введения в повествование предположений „на грани возможного“ в области природы и техники и по строжайшему реализму в поступках и поведении героев;
г) по смелому, смелому и еще раз смелому обращению к любым жанрам, какие покажутся приемлемыми в ходе повести для лучшего изображения той или иной ситуации. Не бояться легкой сентиментальности в одном месте, грубого авантюризма в другом, небольшого философствования в третьем, любовного бесстыдства в четвертом и т. д. Такая смесь жанров должна придать вещи еще больший привкус необычайного. А разве необычайное — не наша основная тема?»
13
Этой программы Стругацкие и придерживались.
И всё же, всё же… Позднее Борис Натанович признавался: если бы не фантастическая энергия его старшего брата, если бы не отчаянное его стремление выбиться, прорваться, реализовать литературное дарование — никогда бы не было братьев Стругацких. По сравнению с нашим временем «прорваться» в НФ (научную фантастику) было намного труднее. Требовалось обойти немало подводных камней, издатель долго присматривался к новому автору, а потом мог вымотать душу и нервы убийственной редактурой…
Тогда, в 50-х, по словам Бориса Натановича, вождем их совместного штурма литературных высот являлся старший брат.
«Ибо я был в те поры инертен, склонен к философичности и равнодушен к успехам в чем бы то ни было, кроме, может быть, астрономии, которой, впрочем, тоже особенно не горел, — поясняет Стругацкий-младший. — От кого-то (вполне может быть, что от АН) услышал я в ранней молодости древнюю поговорку: „Лучше идти, чем бежать; лучше стоять, чем идти; лучше сидеть, чем стоять; лучше лежать, чем сидеть; лучше спать, чем лежать…“ — и она привела меня в неописуемый восторг. (Правда, последнего звена этой восхитительной цепочки: „…лучше умереть, чем спать“, я, по молодости лет, разумеется, во внимание никак не принимал.) АН же был в те поры напорист, невероятно трудоспособен и трудолюбив и никакой на свете работы не боялся. Наверное, после армии этот штатский мир казался ему вместилищем неограниченных свобод и невероятных возможностей.
Потом все это прошло и переменилось.
АН стал равнодушен и инертен, БН же, напротив, взыграл и взорлил.
Но, во-первых, произошло это лет двадцать спустя, а во-вторых, даже в лучшие свои годы не достигал я того состояния клубка концентрированной энергии, в каковом пребывал АН периода 1955–65 гг.».
14
Летом 1957 года Борис Натанович поехал с друзьями в археологическую экспедицию в Таджикистан (район Пенджикента). Места дикие, непривычные наводили мысли на что-то столь же дикое, неземное, и в последующих диалогах с братом поначалу неясные наметки начали складываться в стройную фантастическую повесть «Извне»[1]. И у братьев Стругацких прозвучали, наконец, не приземленные вещания всяких там Багрецовых и Бабкиных, для которых и космическое путешествие — скука; о нет! — в повести «Извне» прозвучала по-настоящему оригинальная идея: раз уж космос столь непомерно велик, незачем высокоразвитому Разуму самому бороздить его пространства! Гораздо проще и безопаснее послать на чужие планеты соответствующие «умные» автоматы.
Некоторое неодобрение, время от времени высказываемое Борисом Натановичем в адрес их первой повести, естественно — на фоне того творческого пути, который Стругацкие пройдут рука об руку за три с половиной десятилетия. Станислав Лем тоже считал свою повесть «Возвращение со звезд» почти что неудачей. В конце концов, это право авторов — оценивать свои работы по собственной, неведомой читателям шкале. Нам сейчас важно понимать другое. Молодые авторы уяснили, наконец, прелесть собственного жизненного опыта: не важно, питерского или московского, камчатского или пенджикентского, научного или офицерского. «От нашего городка до подножия сопки по прямой около тридцати километров. (Так теперь они писали. Зачем придумывать какой-то бледный пейзаж, если в памяти живут реальные панорамы? — Д. В., Г. П.) Но то, что еще можно называть дорогой, кончается на шестом километре, в небольшой деревушке. Дальше нам предстояло петлять по плоскогорью, поросшему березами и осинами, продираться через заросли крапивы и лопуха высотой в человеческий рост, переправляться через мелкие, но широкие ручьи-речушки, текущие по каменистым руслам…»
15
В августе 1958 года в журнале «Знание — сила» был напечатан рассказ Стругацких — «Спонтанный рефлекс».
Логические машины, механический мозг… В СССР уже печатались работы Норберта Винера — основоположника кибернетики и теории искусственного интеллекта, но для широкого читателя эти термины все еще звучали ново, романтично, захватывающе.
«Спонтанный рефлекс» ввел Стругацких в мир НФ.
Из письма Аркадия Натановича брату (от 27.V. 1958): «…В пятницу с работы позвонил в „Знание — сила“. „A-а, товарищ Стругацкий? Приезжайте немедленно. Не можете? А когда можете?“ Короче, я поехал к ним вчера. „Спонтанный рефлекс“ им весьма понравился, за исключением конца (твоего конца). Я это предвидел и привез им свой конец. Мой конец им не понравился еще больше. Их собралось надо мной трое здоровенных парней в ковбойках с засученными рукавами и маленький еврей — главный редактор, и все они нетерпеливо понукали меня что-нибудь придумать — „поскорей, пожалуйста, рассказ идет в восьмой номер, его пошлют в США в порядке обмена научной фантастикой “. И вдруг главному редактору приходит в голову идея: дать рассказ вообще без конца…»
