Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142
Даже до Реставрации Мэйдзи военные традиции наполняли жизнь японцев до такой степени, что они порой теряли чувство классовой принадлежности. Они вошли в жизнь каждого японского подданного, и доказательством этого может служить тот факт, что, когда воинское сословие снова попыталось отнять власть у императора, армия «носящих мечи самураев» была разбита на поле боя императорской армией, чьи ряды составляли призывники из всех общественных классов, включая большое количество крестьян. Как отметил Браун, поражение одного из таких восстаний после 1868 года «означало нечто большее, чем крушение феодальной оппозиции правительству и новому порядку. В этом конфликте солдаты регулярной армии такие, как Хидэнори Тодзё, и призывники, сражавшиеся рядом с ним, доказали, что отвагу и боевые навыки, сделавшие представителей самурайской элиты грозными бойцами, можно встретить во всех слоях общества» (Browne, 17).
Впоследствии, ради практической целесообразности, лидеры воинского сословия постепенно согласились с тем, что каждый японец наследует традиции, которые они в течение многих веков считали своими собственными, и начали внушать своим соплеменникам, что Япония является страной воинов. В то же самое время они обнаружили новые, эффективные способы преобразования этих традиций в стереотипы социального поведения, которые нация приняла и применяла с неукротимым рвением в таких странах, как Маньчжурия, Китай, Малайзия и Филиппины.
Эти стереотипы сохранялись почти без изменения вплоть до капитуляции Японии 2 сентября 1945 года, когда стало очевидным, что поражение японского милитаризма вызвало крушение не только твердой веры в конкретную политику правительства, но вместе с ней и всей морально-этической системы японской нации. Отождествление правительственной политики, находящейся в зависимости от непредсказуемых изменений политической и военной конъюнктуры и более устойчивой морали нации, имеющей коллективные интересы, которые нужно отстаивать и защищать, было в Японии настолько абсолютным, что поражение на поле боя оставило большинство японцев «полностью дезориентированными» (Dore 1, 162). Они просто не могли поверить в то, что такая участь постигла наследников божественного прошлого, нацию, которая прослеживает свое происхождение до зари человеческой истории, и в то, что «путь» их расы (мичи) не смог одержать триумфа над всеми остальными, которые, будучи чужеземными, автоматически считались несовершенными.
В сегодняшних исследованиях самого разного рода – антропологических, социологических, политических и религиозных – отмечается (и продолжает отмечаться) поразительная скорость восстановления Японии после разрушений Второй мировой войны. Позитивная сторона их традиций помогла японцам «перенести непереносимое», то есть отважно встретить и пережить оккупацию, сомкнуть свои поредевшие ряды, восстановить индустрию из руин и быстро вернуть лидирующее место в современном мире. Воинские добродетели прошлого, которые делали японцев грозными врагами на поле боя, применялись с аналогичным рвением при восстановлении экономики, что сделало их неутомимыми и опасными конкурентами на мировых рынках.
Но дух буси продолжает неугасимо мерцать в темных тайниках японской души. В своем исследовании городской жизни Японии Доре детально описывает огромные трудности, с которыми сталкиваются японцы, пытаясь переместить свои моральные принципы и систему традиционных ценностей с социальной этики страны, основанной на той интерпретации реальности, что была навязана буси в феодальную эпоху, на индивидуальную мораль, основанную на личной интерпретации реальности и персональной ответственности человека в ней. Даже сегодня жизнь японского подданного регулируется обществом примерно так же, как жизнь рядового солдата регулируется армией.
Замкнутое японское общество, возможно, как нигде в мире, подобно современной армии (или военному клану далекого прошлого), держит своих граждан в прочных защитных объятиях, диктуя им сверху и извне, во что нужно верить, указывая пути, по которым следует строить связи, и объясняя, как должен вести себя человек, чтобы выполнять свои обязательства. Обязанности японцев по-прежнему подчеркиваются, в то время как их права до сих пор ясно не определены, ожидая своего конкретного выражения в новых законах или обычаях и, самое главное, во внутренней вере в ценность отдельной личности и ее независимость в составе общества, происходящей из глубины души, – вере, которая поддерживает человека, когда общество и его лидеры в процессе исторического развития проходят через трагические кризисы, охватывающие все общественные слои. Эта внутренняя убежденность не должна находиться в согласии с внешними требованиями общества, выраженными в законах или обычаях, и порою даже может находиться в оппозиции к заявлениям, сделанным от имени общества его лидерами. В Японии, как, возможно, ни в одной другой развитой культуре прошлого и настоящего, «моральные принципы исходят не из глубин человеческой личности» (Maruyama, 9), а их источник все еще находится где-то в обществе, поэтому его легко отождествить с внешней силой и заменить ею. Однако здесь следует добавить, что японское общество далеко не единственное из тех, кому пришлось столкнуться с данной проблемой.
Таким образом, классические традиции, а следовательно, и военные традиции страны продолжают и сегодня оказывать глубокое влияние на японцев. Художественное отражение этих традиций способно сказать о многом. Бесстрашный вассал феодального правителя, знаменитый самурай, или независимый воин, не имеющий господина, ронина, по-прежнему прокладывает себе путь мечом через лабиринт зла в театре кабуки и в бесчисленных остросюжетных кинофильмах.
Доре рассказывает нам, что даже сегодня в некоторых районах японской столицы торговцы одеваются в костюм самурая и расхваливают свои товары, используя резкий жаргон воинов периода Токугава.
Западные наблюдатели японского мира бизнеса до сих пор подмечают следы военных традиций феодальной эпохи в тех особых отношениях, которые существуют в Японии между работодателем, с его покровительственной, авторитарной позицией, с одной стороны, и дисциплинированными, фанатично преданными служащими – с другой. Эти традиции нашли свое отражение в формировании колоссальных индустриальных комплексов, которые за границей вызывают одновременно «опасение и зависть». Своей комбинированной мощью они поразительно напоминают довоенные картели (дзайбацу). Большинство аналитиков, исследующих японскую индустрию, приходят к выводу, что элементы, которые работают исключительно хорошо на японцев, на самом деле являются их знаменитым «традиционным подходом», примененным в промышленном производстве. Как сообщает нам Де Монте в своей статье, опубликованной в выпуске за март – апрель 1970 года бюллетеня Worldwide Projects and Industry Planning, результаты исследования, проведенного в 1968–1969 годах, выявили, что крупнейшие корпорации Японии никогда не отказывались от традиционной системы управления, «а, наоборот, укрепили ее за последние 10 лет». Система по своей сути остается такой же, какой она была на протяжении веков: вертикальная клановая система под управлением патриархального лидера, действующая гладко и эффективно ради благополучия клана. Это вездесущее следование традициям во всех формах японской жизни, согласно Доре, «совсем неудивительно, если принять во внимание относительную близость феодального прошлого, представляющего разительный контраст со всем укладом современной городской жизни» (Dore 1, 245).
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142
