— Я сделаю тебе сэндвич, Джин. А теперь иди и сядь. — В ее голосе звучали резкие, почти враждебные нотки, и это стало для меня неожиданностью. Она ухватилась за стойку и с шумом выдохнула.
Мать повернулась ко мне.
— Они морят меня голодом, — сказала она. Я молча смотрела на нее. К ее лицу прилипли кусочки тунца.
— Я тебя знаю, — с улыбкой добавила она.
У меня разболелся живот. Я боролась с желанием выбежать на улицу, с дикой скоростью перебирая ногами, как персонаж мультфильма, запрыгнуть в автомобиль, взятый напрокат, и сесть на ближайший самолет до Сиэтла. Я годами не видела мать, но знала ее как умную, находчивую и горделивую женщину. Теперь это был совсем другой человек. Казалось, моя мать куда-то исчезла без моего ведома, не предупредив о своем уходе. Я подумала, что она проделала со мной такой же фокус, какой и я проделала с ней. Счет сравнялся.
Немного позднее, когда мать доела сэндвич, мы с Рейвен уложили ее в постель, а потом устроились на диване в гостиной. Мне хотелось выпить чего-нибудь покрепче, но я знала, что в доме ничего нет. Моя мать никогда не любила спиртное. «Кэт, я никак не пойму, зачем тебе хочется глушить свои чувства и Богом данный разум с помощью этого пойла».
Рейвен достала спичечный коробок и зажгла масляные лампы. Как и в типи, свет исходил от свечей и масляных ламп, тепло — от дровяной плиты, а воду приносили из колодца у большого амбара в ведрах и галлонных банках. Когда ей нужно было помыться, она пользовалась ванной в большом амбаре. Это был независимый образ жизни, выбранный моей матерью, когда она была самодостаточным человеком. Это была жизнь, которую я хорошо помнила, даже спустя много лет. И я была уверена, что это послужило причиной моего пристрастия к бытовым устройствам, которыми был наполнен мой дом в Сиэтле: блендер, кухонный комбайн, микроволновая плита, кофемолка, кофеварка, электрическая открывалка для консервов, мультиварка, электрическая зубная щетка, яркие галогеновые трековые светильники, освещавшие каждый уголок.
Рейвен порылась в своей кожаной наплечной сумке, словно волшебница, ищущая заклинание, и вручила мне большое металлическое кольцо с ключами. Она показала мне, как они запирали мою мать по ночам в спальне на латунный навесной замок.
— О, Господи, — сказала я. — Она что, беглая преступница?
Рейвен объяснила, что если мы не будем этого делать, то мать может куда-нибудь уйти и заблудиться. По ночам ей становилось хуже. Днем моя мать хотя бы что-то соображала. Рейвен пообещала, что утром я увижу, как она изменится за ночь.
Другой ключ предназначался для запертой коробки на холодильнике, где хранились лекарства, прописанные доктором Кроуфордом за последние несколько месяцев: лоразепам, галоперидол, амбиен и тюбик с мазью от ожогов. Рейвен объяснила, что ей не нравился эффект от этих таблеток, они как будто одурманивали мать. Я старалась не закатывать глаза: а как она думала, для чего предназначены эти лекарства? Для душевного спокойствия? Она сказала, что до сих пор они давали ей таблетки только в особенно плохие моменты, но после пожара подумали о том, что, возможно, стоит увеличить дозировку. В большинстве случаев они обходились лишь домашними настойками Гэбриэла: настоем для улучшения памяти из гинкго, которую Рейвен добавляла в чай два раза в день. На ночь она давала матери отвар из корня валерианы. При мысли об этом у меня появилась горечь во рту, и я мысленно пообещала не подвергать свою мать такой ботанической пытке.
— Сейчас мы тщательно выполняем предписания доктора Кроуфорда, — сообщила Рейвен. — Пусть уж лучше она будет одурманенной, лишь бы не случилось новой беды.
Я согласно кивнула и взяла на заметку, что нужно как можно скорее проконсультироваться с геронтологом. Не то чтобы я не доверяла городскому врачу, но моя мать принимала сильнодействующие препараты, и я задавалась вопросом, насколько хорошо отслеживалось их воздействие на ее организм.
Еще был ключ от кухонного ящика с навесным замком, где хранились ножи, ножницы, пилка для ногтей и спички.
— Никогда не давайте ей спички, — настоятельно посоветовала Рейвен, как будто повязки на руках матери не были достаточно ясным предупреждением.
— Хорошо, — отозвалась я и снова представила обезумевшую мать с пеной у рта, выпускающую огненные стрелы с кончиков пальцев. Я потрясла головой, чтобы избавиться от этого кошмарного образа.
Рейвен продолжала описание ежедневных процедур: разбудить мою мать, умыть и одеть ее, вынести ночной горшок, сменить повязки, потом завтрак, прогулка, ланч, дневной сон и прием таблеток. Должно быть, я выглядела немного ошарашенной.
— Я знаю, что это большая нагрузка. И понимаю, как вы были потрясены, когда увидели ее в таком состоянии. Но даже сказать не могу, как я рада, что вы здесь. И Гэбриэл тоже. Мы просто больше не могли этим заниматься, особенно теперь, когда наступает зима. Ей нельзя оставаться одной. Только не здесь. — Она обвела комнату взглядом и беспомощным жестом указала на дровяную плиту и масляные лампы, подвешенные к потолку. — Посмотрим, что вы скажете через несколько дней. Боже, я так рада, что вы приехали!
Тут она обняла меня. Женщина, которую я едва знала и которая училась во втором классе, когда я уеха-ла из города, обвила меня руками и прижала к себе. Я была ее спасательным кругом. Я была той, кто приедет и приведет все в порядок, даже если это означало, что моя мать отправится в дом престарелых. Ее объятие выдавило весь воздух из моих легких. Отлично, подумала я, спасательный круг окончательно сдулся.
Первое, что я сделала после ухода Рейвен, — отперла замок на двери материнской спальни. Я не собиралась быть ее тюремщицей… по крайней мере, пока не собиралась. Я перебрала ключи на большом кольце, чувствуя себя помощником шерифа из старого вестерна. «Ты свободен, партнер. Только постарайся убраться из города до заката».
Я заглянула в комнату и увидела мать, крепко спавшую на кровати с латунными шишечками. Заводные часы громко тикали на ночном столике рядом с ней. Стрелки отливали фосфорным светом. Всего лишь восемь часов вечера, или пять вечера в Сиэтле. Джейми скоро вернется домой с работы. Тина, Энн или другая его подруга будет ждать в его квартире: обед в духовке, белое вино в холодильнике. Я гадала, как он подсчитывал количество своих девушек каждый месяц, а иногда каждую неделю. Наверное, помечал в календаре и делал записи. С горьким любопытством я вспоминала его привычку вести каталожные карточки. Он держал целые стопки таких карточек в своем офисе, в бардачке автомобиля, рядом с кроватью. Он совал их в карманы рубашек и пиджаков и постоянно писал на них короткие заметки для самого себя. Он перекладывал их из одного кармана в другой или запихивал между страницами журнала: напоминания о том, что нужно забрать вещи из химчистки, посмотреть книгу, о которой он слышал по радио. Вероятно, теперь он пользовался карточками для архивных записей о девушках. «Саша — рыжая, с шрамом после удаления аппендикса. Любит мартини, не любит собак». Я мысленно рассмеялась, когда представила, как карточка однажды выпадет из кармана его блейзера, когда другая девушка заберет одежду из химчистки.
